 |
|
|
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
какое-нибудь необычайное четырехугольное солнце, людей в разноцветных
одеждах из звериной шерсти, каменные, непрозрачные стены. Так что же, стало
быть, мир - наш мир - еще существует? Или это только инерция, генератор
уже выключен, а шестерни еще громыхают и вертятся - два оборота, три
оборота - на четвертом замрут...
Знакомо ли вам это странное состояние? Ночью вы проснулись, раскрыли
глаза в черноту и вдруг чувствуете - заблудились, и скорее, скорее
начинаете ощупывать кругом, искать что-нибудь знакомое и твердое - стену,
лампочку, стул. Именно так я ощупывал, искал в Единой Государственной Газете
- скорее, скорее - и вот:
"Вчера состоялся давно с нетерпением ожидавшийся всеми День
Единогласия. В 48-й раз единогласно избран все тот же, многократно
доказавший свою непоколебимую мудрость Благодетель. Торжество омрачено было
некоторым замешательством, вызванным врагами счастья, которые тем самым,
естественно, лишили себя права стать кирпичами обновленного вчера фундамента
Единого Государства. Всякому ясно, что принять в расчет их голоса было бы
так же нелепо, как принять за часть великолепной, героической симфонии -
кашель случайно присутствующих в концертном зале больных..."
О мудрый! Неужели мы все-таки, несмотря ни на что, спасены? Но что же в
самом деле можно возразить на этот кристальнейший силлогизм?
И дальше - еще две строки:
"Сегодня в 12 состоится соединенное заседание Бюро Административного,
Бюро Медицинского и Бюро Хранителей. На днях предстоит важный
Государственный акт".
Нет, еще стоят стены - вот они - я могу их ощупать. И уж нет этого
странного ощущения, что я потерян, что я неизвестно где, что я заблудился, и
нисколько не удивительно, что вижу синее небо, круглое солнце; и все - как
обычно - отправляются на работу.
Я шел по проспекту особенно твердо и звонко - и мне казалось, так же
шли все. Но вот перекресток, поворот за угол, и я вижу: все как-то странно,
стороной огибают угол здания - будто там в стене прорвало какую-то трубу,
брызжет холодная вода, и по тротуару нельзя пройти.
Еще пять, десять шагов - и меня тоже облило холодной водой, качнуло,
сшибло с тротуара... На высоте примерно 2-х метров на стене -
четырехугольный листок бумаги, и оттуда - непонятные - ядовито-зеленые
буквы:
МЕФИ
А внизу - образно изогнутая спина, прозрачно колыхающиеся от гнева или
от волнения крылья-уши. Поднявши вверх правую руку и беспомощно вытянув
назад левую - как больное, подбитое крыло, он подпрыгивал вверх - сорвать
бумажку - и не мог, не хватало вот столько.
Вероятно, у каждого из проходивших мимо была мысль: "Если подойду я,
один из всех, - не подумает ли он: я в чем-нибудь виноват и именно потому
хочу..."
Сознаюсь: та же мысль была и у меня. Но я вспомнил, сколько раз он был
настоящим моим ангелом-хранителем, сколько раз он спасал меня, и смело
подошел, протянул руку, сорвал листок.
S оборотился, быстро-быстро буравчики в меня, на дно, что-то достал
оттуда. Потом поднял вверх левую бровь, бровью подмигнул на стену, где
висело "Мефи". И мне мелькнул хвостик его улыбки - к моему удивлению, как
будто даже веселой. А впрочем, чего же удивляться. Томительной, медленно
подымающейся температуре инкубационного периода врач всегда предпочтет сыпь
и сорокаградусный жар: тут уж по крайней мере ясно, что за болезнь. "Мефи",
высыпавшее сегодня на стенах, - это сыпь. Я понимаю его улыбку... *(5)
* 5. Должен сознаться, что точное решение этой улыбки я нашел только
через много дней, доверху набитых событиями самыми странными и неожиданными.
Спуск в подземку - и под ногами, на непорочном стекле ступеней -
опять белый листок: "Мефи". И на стене внизу, на скамейке, на зеркале в
вагоне (видимо, наклеено наспех - небрежно, криво) - везде та же самая
белая, жуткая сыпь.
В тишине - явственное жужжание колес, как шум воспаленной крови.
Кого-то тронули за плечо - он вздрогнул, уронил сверток с бумагами. И слева
от меня - другой: читает в газете все одну и ту же, одну и ту же, одну и ту
же строчку, и газета еле заметно дрожит. И я чувствую, как всюду - в
колесах, руках, газетах, ресницах - пульс все чаще и, может быть, сегодня,
когда я с I попаду туда, - будет 39, 40, 41 градус - отмеченные на
термометре черной чертой...
На эллинге - такая же, жужжащая далеким, невидимым пропеллером тишина.
Станки молча, насупившись стоят. И только краны, чуть слышно, будто на
цыпочках, скользят, нагибаются, хватают клешнями голубые глыбы замороженного
воздуха и грузят их в бортовые цистерны "[Интеграла]": мы уже готовим его к
пробному полету.
- Ну что: в неделю кончим погрузку?
Это я Второму Строителю. Лицо у него - фаянс, расписанный
сладко-голубыми, нежно-розовыми цветочками (глаза, губы), но они сегодня
какие-то линялые, смытые. Мы считаем вслух, но я вдруг обрубил на полуслове
и стою, разинув рот: высоко под куполом на поднятой краном голубой глыбе -
чуть заметный белый квадратик - наклеена бумажка. И меня всего трясет -
может быть, от смеха - да, я сам слышу, как я смеюсь (знаете ли вы это,
когда вы сами слышите свой смех?).
- Нет, слушайте... - говорю я. - Представьте, что вы на древнем
аэроплане, альтиметр пять тысяч метров, сломалось крыло, вы турманом вниз, и
по дороге высчитываете: "Завтра - от двенадцати до двух... от двух до
шести... в шесть обед..." Ну не смешно ли? А ведь мы сейчас - именно так!
Голубые цветочки шевелятся, таращатся. Что, если б я был стеклянный и
не видел, что через каких-нибудь 3 - 4 часа...
Запись 27-я.
Конспект:
НИКАКОГО КОНСПЕКТА - НЕЛЬЗЯ.
Я один в бесконечных коридорах - тех самых. Немое бетонное небо.
Где-то капает о камень вода. Знакомая, тяжелая, непрозрачная дверь - и
оттуда глухой гул.
Она сказала, что выйдет ко мне ровно в 16. Но вот уже прошло после 16
пять минут, десять, пятнадцать: никого.
На секунду прежний я, которому страшно, если откроется эта дверь. Еще
последние пять минут, и если она не выйдет - -
Где-то капает о камень вода. Никого. Я с тоскливой радостью чувствую:
спасен. Медленно иду по коридору, назад. Дрожащий пунктир лампочек на
потолке все тусклее, тусклее...
Вдруг сзади торопливо брякнула дверь, быстрый топот, мягко
отскакивающий от потолка, от стен, - и она, летучая, слегка запыхавшаяся от
бега, дышит ртом.
- Я знала: ты будешь здесь, ты придешь! Я знала: ты - ты...
Копья ресниц отодвигаются, пропускают меня внутрь - и... Как
рассказать то, что со мною делает этот древний, нелепый, чудесный обряд,
когда ее губы касаются моих? Какой формулой выразить этот, все, кроме нее, в
душе выметающий вихрь? Да, да, в душе - смейтесь, если хотите.
Она с усилием, медленно подымает веки - и с трудом, медленно слова:
- Нет, довольно... после: сейчас - пойдем.
Дверь открылась. Ступени - стертые, старые. И нестерпимо пестрый гам,
свист, свет...
–
С тех пор прошли уже почти сутки, все во мне уже несколько отстоялось
- и тем не менее мне чрезвычайно трудно дать хотя бы приближенно-точное
описание. В голове как будто взорвали бомбу, а раскрытые рты, крылья, крики,
листья, слова, камни - рядом, кучей, одно за другим...
Я помню - первое у меня было: "Скорее, сломя голову назад". Потому что
мне ясно: пока я там, в коридорах, ждал - они как-то взорвали или разрушили
Зеленую Стену - и оттуда все ринулось и захлестнуло наш очищенный от
низшего мира город.
Должно быть, что-нибудь в этом роде я сказал I.
Она засмеялась:
- Да нет же! Просто мы вышли за Зеленую Стену...
Тогда я раскрыл глаза - и лицом к лицу со мной, наяву то самое, чего
до сих пор не видел никто из живых иначе, как в тысячу раз уменьшенное,
ослабленное, затушеванное мутным стеклом Стены.
Солнце... это не было наше, равномерно распределенное по зеркальной
поверхности мостовых солнце: это были какие-то живые осколки, непрестанно
прыгающие пятна, от которых слепли глаза, голова шла кругом. И деревья, как
свечки, - в самое небо; как на корявых лапах присевшие к земле пауки; как
немые зеленые фонтаны... И все это карачится, шевелится, шуршит, из-под ног
шарахается какой-то шершавый клубочек, а я прикован, я не могу ни шагу -
потому что под ногами не плоскость - понимаете, не плоскость, - а что-то
отвратительно-мягкое, податливое, живое, зеленое, упругое.
Я был оглушен всем этим, я захлебнулся - это, может быть, самое
подходящее слово. Я стоял, обеими руками вцепившись в какой-то качающийся
сук.
- Ничего, ничего! Это только сначала, это пройдет. Смелее!
Рядом с I - на зеленой, головокружительно прыгающей сетке чей-то
тончайший, вырезанный из бумаги профиль... нет, не чей-то, а я его знаю. Я
помню: доктор - нет, нет, я очень ясно все понимаю. И вот понимаю: они
вдвоем схватили меня под руки и со смехом тащат вперед. Ноги у меня
заплетаются, скользят. Там карканье, мох, кочки, клекот, сучья, стволы,
крылья, листья, свист...
И - деревья разбежались, яркая поляна, на поляне - люди... или уж я
не знаю как: может быть, правильней - существа.
Тут самое трудное. Потому что это выходило из всяких пределов вероятия.
И мне теперь ясно, отчего I всегда так упорно отмалчивалась: я все равно бы
не поверил - даже ей. Возможно, что завтра я и не буду верить и самому себе
- вот этой своей записи.
На поляне, вокруг голого, похожего на череп камня шумела толпа в триста
- четыреста... человек - пусть - "человек", мне трудно говорить иначе.
Как на трибунах из общей суммы лиц вы в первый момент воспринимаете только
знакомых, так и здесь я сперва увидел только наши серо-голубые юнифы. А
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Скачать полный текст (311 Кб)
Перейти на страницу автора
|
|