 |
|
|
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
- Что ты? - спросила Дарья Михайловна и, слегка обратясь к Рудину, прибавила вполголоса: - N'est ce pas, comme il ressemble a Canning?18
––
18 Не правда ли, как он похож на Каннинга? (франц.).
- Михайло Михайлыч Лежнев приехали, - доложил дворецкий, - прикажете принять?
- Ах, боже мой!- воскликнула Дарья Михайловна, - вот легок на помине. Проси!
Дворецкий вышел.
- Такой чудак, приехал наконец, и то некстати: наш разговор перервал.
Рудин поднялся с места, но Дарья Михайловна его остановила.
- Куда же вы? Мы можем толковать и при вас. А я желаю, чтобы вы и его определили, как Пигасова. Когда вы говорите, vous gravez comme avec un burin19. Останьтесь.
––
19 вы точно резцом высекаете (франц.).
Рудин хотел было что-то сказать, но подумал и остался.
Михайло Михайлыч, уже знакомый читателю, вошел в кабинет. На нем было то же серое пальто, и в загорелых руках он держал ту же старую фуражку. Он спокойно поклонился Дарье Михайловне и подошел к чайному столу.
- Наконец-то вы пожаловали к нам, мосье Лежнев! - проговорила Дарья Михайловна. - Прошу садиться. Вы, я слышала, знакомы, - продолжала она, указывая на Рудина.
Лежнев взглянул на Рудина и как-то странно улыбнулся.
- Я знаю господина Рудина, - промолвил он с небольшим поклоном.
- Мы вместе были в университете, - заметил вполголоса Рудин и опустил глаза.
- Мы и после встречались, - холодно проговорил Лежнев.
Дарья Михайловна посмотрела с некоторым изумлением на обоих и попросила Лежнева сесть. Он сел.
- Вы желали меня видеть, - начал он, - насчет размежевания?
- Да, насчет размежевания, но я и так-таки желала вас видеть. Ведь мы близкие соседи и чуть ли не сродни.
- Очень вам благодарен, - возразил Лежнев, - что же касается до размежевания, то мы с вашим управляющим совершенно покончили это дело: я на все его предложения согласен.
- Я это знала.
- Только он мне сказал, что без личного свидания с вами бумаги подписать нельзя.
- Да; это у меня уж так заведено. Кстати, позвольте спросить, ведь у вас, кажется, все мужики на оброке?
- Точно так.
- И вы сами хлопочете о размежевании? Это похвально.
Лежнев помолчал.
- Вот я и явился для личного свидания, - проговорил он.
Дарья Михайловна усмехнулась.
- Вижу, что явились. Вы говорите это таким тоном... Вам, должно быть, очень не хотелось ко мне ехать.
- Я никуда не езжу, - возразил флегматически Лежнев.
- Никуда? А к Александре Павловне вы ездите?
- Я с ее братом давно знаком.
- С ее братом! Впрочем, я никого не принуждаю... Но, извините меня, Михайло Михайлыч, я старше вас годами и могу вас пожурить: что вам за охота жить этаким бирюком? Или собственно мой дом вам не нравится? я вам не нравлюсь?
- Я вас не знаю, Дарья Михайловна, и потому вы мне не нравиться не можете. Дом у вас прекрасный; но, признаюсь вам откровенно, я не люблю стеснять себя. У меня и фрака порядочного нет, перчаток нет; да я и не принадлежу к вашему кругу.
- По рождению, по воспитанию вы принадлежите к нему, Михайло Михайлыч! vous etes de notres.20
––
20 вы нашего круга (франц.).
- Рождение и воспитание в сторону, Дарья Михайловна! Дело не в том...
- Человек должен жить с людьми, Михайло Михайлыч! Что за охота сидеть, как Диоген в бочке?
- Во-первых, ему там было очень хорошо; а во-вторых, почему вы знаете, что я не с людьми живу?
Дарья Михайловна закусила губы.
- Это другое дело! Мне остается только сожалеть о том, что я не удостоилась попасть в число людей, с которыми вы знаетесь.
- Мосье Лежнев, - вмешался Рудин, - кажется, преувеличивает весьма похвальное чувство - любовь к свободе.
Лежнев ничего не ответил и только взглянул на Рудина. Наступило небольшое молчание.
- Итак-с, - начал Лежнев, поднимаясь, - я могу считать наше дело поконченным и сказать вашему управляющему, чтобы он прислал ко мне бумаги.
- Можете... хотя, признаться, вы так нелюбезны... мне бы следовало отказать вам.
- Да ведь это размежевание гораздо выгоднее для вас, чем для меня.
Дарья Михайловна пожала плечами.
- Вы не хотите даже позавтракать у меня? - спросила она.
- Покорно вас благодарю: я никогда не завтракаю, да и тороплюсь домой.
Дарья Михайловна встала.
- Я вас не удерживаю, - промолвила она, подходя к окну, - не смею вас удерживать.
Лежнев начал раскланиваться.
- Прощайте, мосье Лежнев! Извините, что обеспокоила вас.
- Ничего, помилуйте, - возразил Лежнев и вышел.
- Каков? - спросила Дарья Михайловна у Рудина. - Я слыхала про него, что он чудак; но ведь уж это из рук вон!
- Он страдает той же болезнью, как и Пигасов, - проговорил Рудин, - желаньем быть оригинальным. Тот прикидывается Мефистофелем, этот - циником. Во всем этом много эгоизма, много самолюбия и мало истины, мало любви. Ведь это тоже своего рода расчет: надел на себя человек маску равнодушия и лени, авось, мол, кто-нибудь подумает: вот человек, сколько талантов в себе погубил! А поглядеть попристальнее - и талантов-то в нем никаких нет.
- Et de deux!21 - промолвила Дарья Михайловна. - Вы ужасный человек на определения. От вас не скроешься.
––
21 Вот и второй! (франц.).
- Вы думаете? - промолвил Рудин... - Впрочем, - продолжал он, - по-настоящему, мне бы не следовало говорить о Лежневе; я его любил, любил, как друга... но потом, вследствие различных недоразумений ...
- Вы рассорились?
- Нет. Но мы расстались, и расстались, кажется, навсегда.
- То-то я заметила, вы во все время его посещения были как будто не по себе... Однако я весьма вам благодарна за сегодняшнее утро. Я чрезвычайно приятно провела время. Но надо же и честь знать. Отпускаю вас до завтрака, а сама иду заниматься делами. Мой секретарь, вы его видели - Constantin, c'est lui qui est mon secretaire,22 - должно быть, уже ждет меня. Рекомендую его вам: он прекрасный, преуслужливый молодой человек и в совершенном восторге от вас. До свидания, cher Дмитрий Николаич! Как я благодарна барону за то, что он познакомил меня с вами!
––
22 Константин - это и есть мой секретарь (франц.).
И Дарья Михайловна протянула Рудину руку. Он сперва пожал ее, потом поднес к губам и вышел в залу, а из залы на террасу. На террасе он встретил Наталью.
V
Дочь Дарьи Михайловны, Наталья Алексеевна, с первого взгляда могла не понравиться. Она еще не успела развиться, была худа, смугла, держалась немного сутуловато. Но черты ее лица были красивы и правильны, хотя слишком велики для семнадцатилетней девушки. Особенно хорош был ее чистый и ровный лоб над тонкими, как бы надломленными посередине бровями. Она говорила мало, слушала и глядела внимательно, почти пристально, - точно она себе во всем хотела дать отчет. Она часто оставалась неподвижной, опускала руки и задумывалась; на лице ее выражалась тогда внутренняя работа мыслей... Едва заметная улыбка появится вдруг на губах и скроется; большие темные глаза тихо подымутся... "Qu'avez-vous?"23 - спросит ее m-lle Boncourt и начнет бранить ее, говоря, что молодой девице неприлично задумываться и принимать рассеянный вид. Но Наталья не была рассеянна: напротив, она училась прилежно, читала и работала охотно. Она чувствовала глубоко и сильно, но тайно; она и в детстве редко плакала, а теперь даже вздыхала редко и только бледнела слегка, когда что-нибудь ее огорчало. Мать ее считала добронравной, благоразумной девушкой, называла ее в шутку: mon honnete homme de fille24, но не была слишком высокого мнения об ее умственных способностях. "Наташа у меня, к счастью, холодна, - говаривала она, - не в меня... тем лучше. Она будет счастлива". Дарья Михайловна ошибалась. Впрочем, редкая мать понимает дочь свою.
––
23 "Что с вами?" (франц.)
24 моя дочь - честный малый (франц.).
Наталья любила Дарью Михайловну и не вполне ей доверяла.
- Тебе нечего от меня скрывать, - сказала ей однажды Дарья Михайловна, - а то бы ты скрытничала: ты-таки себе на уме...
Наталья поглядела матери в лицо и подумала: "Для чего же не быть себе на уме?"
Когда Рудин встретил ее на террасе, она вместе с m-lle Boncourt шла в комнату, чтобы надеть шляпку и отправиться в сад. Утренние ее занятия уже кончились. Наталью перестали держать, как девочку, m-lle Boncourt давно уже не давала ей уроков из мифологии и географии, но Наталья должна была каждое утро читать исторические книги, путешествия и другие назидательные сочинения - при ней. Выбирала их Дарья Михайловна, будто бы придерживаясь особой, своей системы. На самом деле она просто передавала Наталье все, что ей присылал француз-книгопродавец из Петербурга, исключая, разумеется, романов Дюма-фиса25 и комп. Эти романы Дарья Михайловна читала сама. M-lle Boncourt особенно строго и кисло посматривала через очки своим, когда Наталья читала исторические книги: по понятиям старой француженки, вся история была наполнена непозволительными вещами, хотя она сама из великих мужей древности знала почему-то только одного Камбиза, а из новейших времен - Людовика XIV и Наполеона, которого терпеть не могла. Но Наталья читала и такие книги, существования которых m-lle Boncourt не подозревала: она знала наизусть всего Пушкина...
––
25 Дюма-сына (Dumas-fils) (франц.).
Наталья слегка покраснела при встрече с Рудиным.
- Вы идете гулять? - спросил он ее.
- Да. Мы идем в сад.
- Можно идти с вами?
Наталья взглянула на m-lle Boncourt.
- Mais certainement, monsieur, avec plaisir,26 - поспешно проговорила старая дева.
––
26 Ну, конечно, сударь, с удовольствием (франц.).
Рудин взял шляпу и пошел вместе с ними.
Наталье было сперва неловко идти рядом с Рудиным по одной дорожке; потом ей немного легче стало. Он начал расспрашивать ее о ее занятиях, о том, как ей нравится деревня. Она отвечала не без робости, но без той торопливой застенчивости, которую так часто и выдают и принимают за стыдливость. Сердце у ней билось.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Скачать полный текст (241 Кб)
Перейти на страницу автора
|
|