 |
|
|
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
- Вот эта хороший типун сделала, - отозвалась, засмеясь, Аичка.
- Да. Но Клавдинька дядю в тюрьму не допустила, - у матери уйму денег выпросила: "Это, сказала, будет мне за приданое", и та за него заплатила, и дом продали, а сами стали жить круглый год на фабрике. Так и теперь все круглый год живут в этой щели, и Клавдиньке это очень нравится.
- И красота ее, стало быть, так там и вянет? - спросила Аичка.
- Разумеется, так у дуры все и завянет, но, однако, до сих пор еще очень хороша, злодейка.
- А как же ее Ферштет?
- Ах, с ним оборот так еще всего чище!
- Вышла она за него или не вышла?
- Ничего не вышла!..
- Спятился?..
- Нет, он не спятился, а они оба себя один в другом превзошли, и потом она его на тот свет и отправила.
- Каким же это, манером?
- Да никаким!
- Что же, однако, было?
- Да ничего и не было. "Мы, говорит, нашли, что нам не нужно на себя никаких обязательств и иметь семью тоже не надобно". Решили остаться друзьями по своей вере, и довольно с них.
- Что за уроды!
- Оглашенные!
- А как же она его уморила?
- Ничего никто не знал. Вдруг она приходит домой бледная и ничего не рассказывает, а потом оказалось, что он умер.
- Вот и раз!
- Да. Дитя какое-то бедное такую заразность в горле получило, что никто его в доме лечить не хотел, а он по примеру брата пошел и для других все о болезни списал, а сам заразился и умер.
- Очень она убивалась?
- Не знаю, как сказать, - точно каменная. Мать говорила: "Что же, все твой грех знают: если ты бога не стыдилась, так уж людей и стыдиться не стоит, - иди простись с ним, поцелуй его во гробе. Тебе легче будет". А она тут только зарыдала и на плечи матери вскинулась и говорит: "Мамочка! Я с ним уже простилась..."
- Призналась?
- Да; "когда, говорит, он уходил туда, я его живого поцеловала; прости мне это".
- Значит, всего-навсего и было, что раз один поцеловала?
- Так она сказала.
- Ну, а это - то... про что она раньше-то еще сознавалась?
- Что такое?
- Ну вот, что вы рассказывали...
- Ах, это про родительный в неопределенном наклонении?
- Да.
- А это так и осталось в неопределенном наклонении.
- Как же это так вышло?
- Так, совсем ничего не вышло.
- Значит, вы тогда на нее все наврали?
- И вовсе не то значит, а значит только то, что я ожидала правильно, чего следует по сложению всех вероятностей, а у них все верченое, и "новую жизнь" она в себе, оказывается, нашла по божеству, как будто Христос их соединяет в одних вечных мыслях. Подумай только, как сметь этакое выдумать и такую святость себе приписывать!
Аичка не скоро процедила в ответ:
- Нет, это пустяки, - а откудова только у них берется терпение, чтобы этак жить!
- Ужасть! ужасть!.. Ничем, ничем их из себя не выведешь... Какое хочешь огорчение и обиду - они все снесут, как будто горе земное до них совершенно и не касающее!..
- Донимать их, я думаю, как следует не умеют.
- Это может быть.
- Нет, наверно!
- А ты что бы им хотела?
- На сковородку бы их босыми ножками да пожаривать.
- Вот, вот, вот! Ну, так, говорят, будто это жестокости.
Аичка ничем не отозвалась. Или она засыпала, или, может быть, стала думать о чем-то "в сторону".
XV
Марья Мартыновна встала, куда-то прошлась и опять села на место.
В это время Аичка вздохнула и, по-видимому как будто ни к тому ни к сему, промолвила:
- Словесницы бесплодные!
Марья Мартыновна поняла, к чему это, и подхватила:
- Да, уж именно! Другая какая-нибудь... этакая простой души - живет, и втихомолочку чего только она ни делает, и потихоньку во всем на духу покается, и никто ничего не знает, а эти - что ступят, то стукнут, а потом вдруг лишатся всякого счастья и впоследствии коротают век не для себя, а сами остаются в неопределенном наклонении... Нет, ты мне этот постанов вопроса реши: что с ними делать, чтобы их вывести?
Но Аичка снова молчала, и Марья Мартыновна опять сама заговорила:
- Ну, пускай так, как ты говоришь, что не знают, что с ними делать, я с этим с тобою согласна; но отчего же они такие особенные, что ни слез у них нет, ни моленья и жалобы, а принимают все, что над ними учинится, как будто это так и надобно?
- Притворяются.
- И я то же думаю! Где же, скажи на милость, только что вышла такая катастрофа, жених умер, а она в тот же день, как его схоронили, села работать и завела еще школу, чтобы даром бедных детей учить. Но только одно хорошо, что хоть ты и говоришь, что с ними не знают, что делать, но и им тоже повадки заводить что хотят не дают: ей школу скоро прикончили. И заметь, она и тут тоже опять ничего не томилась и не жаловалась.
- Они закоренелые.
- То-то и есть! Что же с ними поделаешь, когда они такие беспечальные? Ей школу прикрыли, а сна теперь всем людям чем только может услуживает, и книжки детям раздает, и сама с ними садится где попало читать.
- И этого не надо позволять.
- И было непозволение, становой и из-за книжек приезжал, чтобы всем ее книжкам повальный обыск сделать, но посмотрел книжечки и все ей оставил, да еще начал и извиняться.
"Я, - говорит, - приказание исполнил, а мне самому совестно".
- Вон тебе как!
- Да еще что! Как она ему ответила, что не обижается, и руку свою подала, так он у нее и руку поцеловал и говорит:
"Простите меня, вы праведница".
- А замуж она, стало быть, так уж и не пойдет?
- Мать ее спрашивала: не дала ли она обет, чтобы после смерти первого жениха ни за какого другого не выходить? Она отвечала, что "обета не давала". По-ихнему ведь тоже и обет давать будто не следует. Старуха добивалась, что, может быть, она в разговорах покойнику обещалась ни за кого не выходить? И этого, говорит, нет.
"Ну так, может быть, еще обрадуешь меня, выйдешь замуж?"
И на это тот же ответ:
"Не знаю, мама, но только не думаю".
"Отчего же?"
"Со мной, мама, жить очень трудно".
Сама так и созналась, что с нею жить - ад. А потом в день именин матери такой дар поднесла, что говорит:
"Мамочка! я ваша! я сегодня, в ваш дань, решилась и подарила себя служить вам и бедным людям. Я замуж не пойду"...
Так и остается и так и живет теперь вековушею. Вместо того, чтобы народить своих детей да их в ласке нежить и им свой остаток капитала передать, она собрала спять беспортошную детвору, да одевает их, да поет им про лягушку на дорожке.
XVI
Собеседницы умолкли, - Марья Мартыновна, вероятно, наслаждалась удовольствием, что довела до конца сказание, в котором ее главный враг, Клавдинька, была опозорена; а Аичка не отзывалась - может быть, потому, что опять куда-то перенеслась и о чем-то думала.
Это и подтвердилось.
После довольно продолжительной паузы она вздохнула и сказала:
- Как мне это все-таки, однако, удивительно!
- Что такое?
- Представьте, что я у себя точно такого же дурака знаю.
- Мужчину?
- Да, и очень интересный, а вот и в нем сидит точно такая же глупость.
- Что же, как он в своем поле уродует?
- То же самое, как и эта: ничего ему не нужно - ни вкусно есть, ни носить красивое платье, и ничто на свете.
- И любовь женская не нужна?
- Представьте - тоже не нужна!
- Этого никогда быть не может! Это при каком хочешь положении из моды не выходит!
- Нет, то-то и есть, что выходит!
- Ни за что не поверю!
- Да как же вы не верите, когда я вас уверяю!
- А я, моя дорогая, не верю. Мужчину женской фигурой всегда соблазнить можно.
- А я вам, моя дешевая, говорю, что и не соблазните. Марья Мартыновна как будто поперхнулась, но оправилась и договорила:
- Разумеется, мое время прошло.
- Хоть бы ваше и время не прошло и хоть бы в вас иголки не было, а ничего не убедите...
- Отчего же это?
- Оттого, что у них все нечеловеческое - они красоту совсем не обожают, а ищут все себе чего-то по мысли, и петому если из них кого полюбить, то с ними выйдет только одно неудовольствие.
- А он тебе очень нравится?
- Почему вы знаете?
- Неужли же не видно! Ты тем все и портишь, что свои чувства ему оказала.
- Ничего я не порчу, а я ему просто противна.
- Как нищему гривна?
- Нет, совсем противна.
- Как же этакая молодая, богатая - и противна? Что же это за дурак выдающийся!
- Не дурак, а вот в этом же самом роде, как ваша Клавдинька: все тоже смотрит в евангелие и все чтоб ему жить просто да чтоб работать и о гольтепе думать, - и в этом все, его пустое удовольствие.
- И будто уж нельзя его всем твоим капиталом привлечь?
- Ах, да на что ему капитал, когда ему больше того, что есть, ничего не надобно! Ему вкусный кусок положите, а он отвечает: "Не надо, я уже насытился"; за здоровье попросите выпить, а он отвечает: "Зачем же пить? - я не жажду"!
- Ну, что это взаправду за уродство!
- Да, я так жить ни за что не хочу.
- Разумеется; пусть он себе берет такую и жену, к их фасону подходящую.
Но Раичка, услыхав это, вскрикнула:
- Что-о-о! - И сейчас же резко добавила, что она этого никогда не позволит.
- Лучше на столе под полотном его увижу, чем с другою!
- Что же, и это можно, - успокоила ее мирным тоном Мартыниха.
Раичка понизила голос:
- То есть что же... разве вы это можете?
- Под полотно положить?
- Да... но ведь за это отвечать можно.
- Стоит только ему рубашку выстирать да на ночь дать одеть... вот и все.
- Ишь какая вы вредная!
- Да ведь я это для тебя же! - сконфуженно остановила ее Мартыниха.
- Нет, а как вы смели для меня это подумать! Рубашку вымыть!
- Ну, оставь, пожалуйста: видишь, чай, что я пошутила!
- Пошутила!.. Нет, вы думали, что уж влюбленную дуру нашли, и я вам дам такое поручение, что в ваших руках буду! Я не дура!
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Скачать полный текст (200 Кб)
Перейти на страницу автора
|
|