|
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
- Ах, какой срам-с! - пропищала девица Перепелицына.
- Фома! не губи себя! - кричал дядя, сжимая кулаки и сверкая глазами.
- ...А он, - визжал Фома, - он, испугавшись, что я его увидел, осмелился завлекать меня лживым письмом, меня, честного и прямодушного, в потворство своему преступлению - да, преступлению!.. ибо из наиневиннейшей доселе девицы вы сделали...
- Еще одно оскорбительное для нее слово, и - я убью тебя, Фома, клянусь тебе в этом!..
- Я говорю это слово, ибо из наиневиннейшей доселе девицы вы успели сделать развратнейшую из девиц!
Едва только произнес Фома последнее слово, как дядя схватил его за плечи, повернул, как соломинку, и с силою бросил его на стеклянную дверь, ведшую из кабинета во двор дома. Удар был так силен, что притворенные двери растворились настежь, и Фома, слетев кубарем по семи каменным ступенькам, растянулся на дворе. Разбитые стекла с дребезгом разлетелись по ступеням крыльца.
- Гаврила, подбери его! - вскричал дядя, бледный как мертвец, - посади его на телегу, и чтоб через две минуты духу его не было в Степанчикове!
Что бы не замышлял Фома Фомич, но уж, верно, не ожидал подобной развязки.
Не берусь описывать то, что было в первые минуты после такого пассажа. Раздирающий душу вопль генеральши, покатившейся в кресле; столбняк девицы Перепелицыной перед неожиданным поступком до сих пор всегда покорного дяди; ахи и охи приживалок; испуганная до обморока Настенька, около которой увивался отец; обезумевшая от страха Сашенька; дядя, в невыразимом волнении шагавший по комнате и дожидавшийся, когда очнется мать; наконец, громкий плач Фалалея, оплакивавшего господ своих, - все это составляло картину неизобразимую. Прибавлю еще, что в эту минуту разразилась сильная гроза; удары грома слышались чаще и чаще, и крупный дождь застучал в окна.
- Вот-те и праздничек! - пробормотал господин Бахчеев, нагнув голову и растопырив руки.
- Дело худо! - шепнул я ему, тоже вне себя от волнения, - но, по крайней мере, прогнали Фомича и уж не воротят.
- Маменька! опомнились ли вы? легче ли вам? можете ли вы наконец меня выслушать? - спросил дядя, остановясь перед креслом старухи.
Та подняла голову, сложила руки и с умоляющим видом смотрела на сына, которого еще никогда в жизни не видала в таком гневе.
- Маменька! - продолжал он, - чаша переполнена, вы сами видели. Не так хотел я изложить это дело, но час пробил, и откладывать нечего! Вы слышали клевету, выслушайте же и оправдание. Маменька, я люблю эту благороднейшую и возвышеннейшую девицу, люблю давно и не разлюблю никогда. Она осчастливит детей моих и будет для вас самой почтительной дочерью, и потому теперь, при вас, в присутствии родных и друзей моих, я торжественно повергаю мою просьбу к стопам ее и умоляю ее сделать мне бесконечную честь, согласившись быть моею женою!
Настенька вздрогнула, потом вся вспыхнула и вскочила с кресла. Генеральша некоторое время смотрела на сына, как будто не понимая, что такое он ей говорит, и вдруг с пронзительным воплем бросилась перед ним на колени.
- Егорушка, голубчик ты мой, вороти Фому Фомича! - закричала она, - сейчас вороти! не то я к вечеру же помру без него!
Дядя остолбенел, видя старуху мать, своевольную и капризную, перед собой на коленях. Болезненное ощущение отразилось в лице его; наконец опомнившись, бросился он подымать ее и усаживать опять в кресло.
- Вороти Фому Фомича, Егорушка! - продолжала вопить старуха, - вороти его, голубчика! Жить без него не могу!
- Маменька! - горестно вскричал дядя, - или вы ничего не слышали из того, что я вам сейчас говорил? Я не могу воротить Фому - поймите это! не могу и не вправе, после его низкой и подлейшей клеветы на этого ангела чести и добродетели. Понимаете ли вы, маменька, что я обязан, что честь моя повелевает мне теперь восстановить добродетель! Вы слышали: я ищу руки этой девицы и умоляю вас, чтоб вы благословили союз наш.
Генеральша опять сорвалась с своего места и бросилась на колени перед Настенькой.
- Матушка моя! родная ты моя! - завизжала она, - не выходи за него замуж! не выходи за него, а упроси его, матушка, чтоб воротил Фому Фомича! Голубушка ты моя, Настасья Евграфовна! все тебе отдам, всем тебе пожертвую, коли за него не выйдешь. Я еще не все, старуха, прожила, у меня еще остались крохи после моего покойничка. Все твое, матушка, всем тебя одарю, да и Егорушка тебя одарит, только не клади меня живую во гроб, упроси Фому Фомича воротить!..
И долго бы еще выла и завиралась старуха, если б Перепелицына и все приживалки с визгами и стенаниями не бросились ее подымать, негодуя, что она на коленях перед нанятой гувернанткой. Настенька едва устояла на месте от испуга, а Перепелицына даже заплакала от злости.
- Смертью уморите вы маменьку-с, - кричала она дяде, - смертью уморят-с! А вам, Настасья Евграфовна, не следовало бы ссорить маменьку-с с ихним сыном-с; это и господь бог запрещает-с...
- Анна Ниловна, удержите язык! - вскричал дядя. - Я довольно терпел!..
- Да и я довольно от вас натерпелась-с. Что вы сиротством моим меня попрекаете-с? Долго ли обидеть сироту? Я еще не ваша раба-с! Я сама подполковничья дочь-с! Ноги моей не будет-с в вашем доме, не будет-с... сегодня же-с!..
Но дядя не слушал: он подошел к Настеньке и с благоговением взял ее за руку.
- Настасья Евграфовна! вы слышали мое предложение? - проговорил он, смотря на нее с тоскою, почти с отчаянием.
- Нет, Егор Ильич, нет! уж оставим лучше, - отвечала Настенька, в свою очередь совершенно упав духом. - Это все пустое, - продолжала она, сжимая его руки и заливаясь слезами. - Это вы после вчерашнего так... но не может этого быть, вы сами видите. Мы ошиблись, Егор Ильич... А я о вас всегда буду помнить, как о моем благодетеле и... и вечно, вечно буду молиться за вас!
Тут слезы прервали ее голос. Бедный дядя, очевидно, предчувствовал этот ответ; он даже и не думал возражать, настаивать... Он слушал, наклонясь к ней, все еще держа ее за руку, безмолвный и убитый. Слезы показались в глазах его.
- Я еще вчера сказала вам, - продолжала Настя, - что не могу быть вашей женою. Вы видите: меня не хотят у вас... а я все это давно, уж заранее предчувствовала; маменька ваша не даст нам благословения... другие тоже. Вы сами, хоть и не раскаетесь потом, потому что вы великодушнейший человек, но все-таки будете несчастны из-за меня... с вашим добрым характером...
- Именно с добрым характером-с! именно добренькие-с! так, Настенька, так! - поддакнул старик отец, стоявший по другую сторону кресла, - именно, вот это-то вот словечко и надо было упомянуть-с.
- Я не хочу через себя раздор поселять в вашем доме, - продолжала Настенька. - А обо мне не беспокойтесь, Егор Ильич: меня никто не тронет, никто не обидит... я пойду к папеньке... сегодня же... Лучше уж простимся, Егор Ильич...
И бедная Настенька опять залилась слезами.
- Настасья Евграфовна! неужели это последнее ваше слово? - проговорил дядя, смотря на нее с невыразимым отчаянием. - Скажите одно только слово - и я жертвую вам всем!..
- Последнее, последнее, Егор Ильич-с, - подхватил опять Ежевикин, - и она вам так хорошо это все объяснила, что я даже, признаться, и не ожидал-с. Наидобрейший вы человек, Егор Ильич, именно наидобрейший-с, и чести нам много изволили оказать-с! много чести, много чести-с!.. А все-таки мы вам не пара, Егор Ильич. Вам нужно такую невесту, Егор Ильич, чтоб была и богатая, и знатная-с, и раскрасавица-с, и с голосом тоже была бы-с, и чтоб вся в бриллиантах да в страусовых перьях по комнатам вашим ходила-с... Тогда и Фома Фомич, может, уступочку сделают-с... и благословят-с! А Фому-то Фомича вы воротите-с. Напрасно, напрасно изволили его так изобидеть-с! он ведь из добродетели, от излишнего жару-с так наговорил-с... Сами будете потом говорить-с, что из добродетели, - увидите-с! Наидостойнейший человек-с. А вот теперь перемокнет-с... Уж лучше бы теперь воротить-с... потому что ведь придется же воротить-с...
- Вороти! вороти его! - закричала генеральша, - он, голубчик мой, правду тебе говорит!..
- Да-с, - продолжал Ежевикин, - вот и родительница ваша убиваться изволят - понапрасну-с... Воротите-ка-с! А мы уж с Настей тем временем и в поход-с...
- Подожди, Евграф Ларионыч! - вскричал дядя, - умоляю! Еще одно слово будет, Евграф, одно только слово...
Сказав это, он отошел, сел в углу, в кресло, склонил голову и закрыл руками глаза, как будто что-то обдумывая.
В эту минуту страшный удар грома разразился чуть не над самым домом. Все здание потряслось. Генеральша закричала, Перепелицына тоже, приживалки крестились, оглупев от страха, а вместе с ними и господин Бахчеев.
- Батюшка, Илья-пророк! - прошептали пять или шесть голосов, все вместе, разом.
Вслед за громом полился такой страшный ливень, что, казалось, целое озеро опрокинулось вдруг над Степанчиковым.
- А Фома-то Фомич, что с ним теперь в поле-то будет-с? - пропищала девица Перепелицына.
- Егорушка, вороти его! - вскричала отчаянным голосом генеральша и, как безумная, бросилась к дверям. Ее удержали приживалки; они окружили ее, утешали, хныкали, визжали. Содом был ужаснейший!
- В одном сюртуке пошли-с: хоть бы шинельку-то взяли с собой-с! - продолжала Перепелицына. - Зонтика тоже не взяли-с. Убьет их теперь молоньей-то-с!..
- Непременно убьет! - подхватил Бахчеев, - да еще и дождиком потом смочит.
- Хоть бы вы-то молчали! - прошептал я ему.
- Да ведь он человек али нет? - гневно отвечал мне Бахчеев. - Ведь не собака. Небось сам-то не выйдешь на улицу. Ну-тка, поди, покупайся, для плезиру.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Скачать полный текст (436 Кб)
Перейти на страницу автора
|