|
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Наши знаменитые "Математические Нонны": без них разве могли бы мы в школе так искренне и нежно полюбить четыре правила арифметики? А "Шипы" это классический образ: Хранители шипы на розе, охраняющие нежный Государственный Цветок от грубых касаний... Чье каменное сердце останется равнодушным при виде невинных детских уст, лепечущих как молитву: "Злой мальчик розу хвать рукой. Но шип стальной кольнул иглой, шалун ой, ой бежит домой" и так далее? А "Ежедневные оды Благодетелю"? Кто, прочитав их, не склонится набожно перед самоотверженным трудом этого Нумера из Нумеров? А жуткие красные "Цветы Судебных приговоров"? А бессмертная трагедия "Опоздавший на работу"? А настольная книга "Стансов о половой гигиене"?
Вся жизнь во всей ее сложности и красоте навеки зачеканена в золоте слов.
Наши поэты уже не витают более в эмпиреях: они спустились на землю; они с нами в ногу идут под строгий механический марш Музыкального Завода; их лира утренний шорох электрических зубных щеток и грозный треск искр в Машине Благодетеля, и величественное эхо Гимна Единому Государству, и интимный звон хрустально-сияющей ночной вазы, и волнующий треск падающих штор, и веселые голоса новейшей поваренной книги, и еле слышный шепот уличных мембран.
Наши боги здесь, с нами в Бюро, в кухне, в мастерской, в уборной; боги стали, как мы: эрго мы стали, как боги. И к вам, неведомые мои планетные читатели, к вам мы придем, чтобы сделать вашу жизнь божественно-разумной и точной, как наша...
Запись 13-я.
Конспект:
ТУМАН. ТЫ. СОВЕРШЕННО НЕЛЕПОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ.
На заре проснулся в глаза мне розовая, крепкая твердь. Все хорошо, кругло. Вечером придет О. Я несомненно уже здоров. Улыбнулся, заснул.
Утренний звонок встаю и совсем другое: сквозь стекла потолка, стен, всюду, везде, насквозь туман. Сумасшедшие облака, все тяжелее и легче, и ближе, и уже нет границ между землею и небом, все летит, тает, падает, не за что ухватиться. Нет больше Домов: стеклянные стены распустились в тумане, как кристаллики соли в воде. Если посмотреть с тротуара темные фигуры людей в домах как взвешенные частицы в бредовом, молочном растворе повисли низко, и выше, и еще выше в десятом этаже. И все дымится может быть, какой-то неслышно бушующий пожар.
Ровно в 11.45: я тогда нарочно взглянул на часы чтоб ухватиться за цифры чтоб спасли хоть цифры.
В 11.45, перед тем как идти на обычные, согласно Часовой Скрижали, занятия физическим трудом, я забежал к себе в комнату. Вдруг телефонный звонок, голос длинная, медленная игла в сердце:
Ага, вы дома? Очень рада. Ждите меня на углу. Мы с вами отправимся... ну, там увидите куда.
Вы отлично знаете: я сейчас иду на работу.
Вы отлично знаете, что сделаете так, как я вам говорю. До свидания. Через две минуты...
Через две минуты я стоял на углу. Нужно же было показать ей, что мною управляет Единое Государство, а не она. "Так, как я вам говорю..." И ведь уверена: слышно по голосу. Ну, сейчас я поговорю с ней по-настоящему...
Серые, из сырого тумана сотканные юнифы торопливо существовали возле меня секунду и неожиданно растворялись в туман. Я не отрывался от часов, я был острая, дрожащая секундная стрелка. Восемь, десять минут... Без трех, без двух двенадцать...
Конечно. На работу я уже опоздал. Как я ее ненавижу. Но надо же мне было показать...
На углу в белом тумане кровь разрез острым ножом губы.
Я, кажется, задержала вас. Впрочем, все равно. Теперь вам поздно уже.
Как я ее == впрочем, да: поздно уж.
Я молча смотрел на губы. Все женщины губы, одни губы. Чьи-то розовые, упруго-круглые: кольцо, нежная ограда от всего мира. И эти: секунду назад их не было, и только вот сейчас ножом, и еще каплет сладкая кровь.
Ближе прислонилась ко мне плечом и мы одно, из нее переливается в меня и я знаю, так нужно. Знаю каждым нервом, каждым волосом, каждым до боли сладким ударом сердца. И такая радость покориться этому "нужно". Вероятно, куску железа так же радостно покориться неизбежному, точному закону и впиться в магнит. Камню, брошенному вверх, секунду поколебаться и потом стремглав вниз, наземь. И человеку, после агонии, наконец вздохнуть последний раз и умереть.
Помню: я улыбнулся растерянно и ни к чему сказал:
Туман... Очень.
Ты любишь туман?
Это древнее, давно забытое "ты", "ты" властелина к рабу вошло в меня остро, медленно: да, я раб, и это тоже нужно, тоже хорошо.
Да, хорошо... вслух сказал я себе. И потом ей: О ненавижу туман. Я боюсь тумана.
Значит любишь. Боишься потому, что это сильнее тебя, ненавидишь потому что боишься, любишь потому что не можешь покорить это себе. Ведь только и можно любить непокорное.
Да, это так. И именно потому именно потому я...
Мы шли двое одно. Где-то далеко сквозь туман чуть слышно пело солнце, все наливалось упругим, жемчужным, золотым, розовым, красным. Весь мир единая необъятная женщина, и мы в самом ее чреве, мы еще не родились, мы радостно зреем. И мне ясно, нерушимо ясно: все для меня, солнце, туман, розовое, золотое для меня...
Я не спрашивал, куда мы шли. Все равно: только бы идти, идти, зреть, наливаться все упруже
Ну вот... I остановилась у дверей. Здесь сегодня дежурит как раз один... Я о нем говорила тогда, в Древнем Доме.
Я издали, одними глазами, осторожно сберегая зреющее прочел вывеску: "Медицинское Бюро". Все понял.
Стеклянная, полная золотого тумана, комната. Стеклянные потолки с цветными бутылками, банками. Провода. Синеватые искры в трубках.
И человечек тончайший. Он весь как будто вырезан из бумаги, и как бы он ни повернулся все равно у него только профиль, остро отточенный: сверкающее лезвие нос, ножницы губы.
Я не слышал, что ему говорила I: я смотрел, как она говорила, и чувствовал: улыбаюсь неудержимо, блаженно. Сверкнули лезвием ножницы-губы, и врач сказал:
Так, так. Понимаю. Самая опасная болезнь опаснее я ничего не знаю... засмеялся, тончайшей бумажной рукой быстро написал что-то, отдал листок 1; написал отдал мне.
Это были удостоверения, что мы больны, что мы не можем явиться на работу. Я крал свою работу у Единого Государства, я вор, я под Машиной Благодетеля. Но это мне далеко, равнодушно, как в книге... Я взял листок, не колеблясь ни секунды; я мои глаза, губы, руки я знал: так нужно.
На углу, в полупустом гараже мы взяли аэро, I опять как тогда села за руль, подвинула стартер на "вперед", мы оторвались от земли, поплыли. И следом за нами все: розово-золотой туман; солнце, тончайше-лезвийный профиль врача, вдруг такой любимый и близкий. Раньше все вокруг солнца; теперь я знал, все вокруг меня медленно, блаженно, с зажмуренными глазами...
Старуха у ворот Древнего Дома. Милый, заросший, с лучами-морщинами рот. Вероятно, был заросшим все эти дни и только сейчас раскрылся, улыбнулся:
А-а, проказница! Нет чтобы работать, как все... ну уж ладно! Если что я тогда прибегу, скажу...
Тяжелая, скрипучая, непрозрачная дверь закрылась, и тотчас же с болью раскрылось сердце широко еще шире: настежь. Ее губы мои, я пил, пил, отрывался, молча глядел в распахнутые мне глаза и опять...
Полумрак комнат, синее, шафранно-желтое, темно-зеленый сафьян, золотая улыбка Будды, мерцание зеркал. И мой старый сон, такой теперь понятный: все напитано золотисто-розозым соком, и сейчас перельется через край, брызнет
Созрело. И неизбежно, как железо и магнит, с сладкой покорностью точному непреложному закону я влился в нее. Не было розового талона, не было счета, не было Единого Государства, не было меня. Были только нежно-острые, стиснутые зубы, были широко распахнутые мне золотые глаза и через них я медленно входил внутрь, все глубже. И тишина только в углу за тысячи миль капают капли в умывальнике, и я вселенная, и от капли до капли эры, эпохи...
Накинув на себя юнифу, я нагнулся к I и глазами вбирал в себя ее последний раз.
Я знала это... Я знала тебя... сказала I, очень тихо. Быстро поднялась, надела юнифу и всегдашнюю свою острую улыбку-укус.
Ну-с, падший ангел. Вы ведь теперь погибли. Нет, не боитесь? Ну, до свидания! Вы вернетесь один. Ну?
Она открыла зеркальную дверь, вделанную в стену шкафа: через плечо на меня, ждала. Я послушно вышел. Но едва переступил порог вдруг стало нужно, чтобы она прижалась ко мне плечом только на секунду плечом, больше ничего.
Я кинулся назад в ту комнату, где она (вероятно) еще застегивала юнифу перед зеркалом, вбежал и остановился. Вот ясно вижу еще покачивается старинное кольцо на ключе в двери шкафа, а I нет. Уйти она никуда не могла выход из комнаты только один и все-таки ее нет. Я обшарил все, я даже открыл шкаф и ощупал там пестрые, древние платья: никого...
Мне как-то неловко, планетные мои читатели, рассказывать вам об этом совершенно невероятном происшествии. Но что ж делать, если все это было именно так. А разве весь день с самого утра не был полон невероятностей, разве не похоже все на эту древнюю болезнь сновидений? И если так не все ли равно: одной нелепостью больше или меньше? Кроме того, я уверен: раньше или позже всякую нелепость мне удастся включить в какой-нибудь силлогизм. Это меня успокаивает, надеюсь, успокоит и вас.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Скачать полный текст (307 Кб)
Перейти на страницу автора
|