|
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
На плоскости бумаги, в двухмерном мире эти строки рядом, но в другом мире... Я теряю цифроощущение: 20 минут это может быть 200 или 200000. И это так дико: спокойно, размеренно, обдумывая каждое слово, записывать то, что было у меня с R. Все равно как если бы вы, положив нога на ногу, сели в кресло у собственной своей кровати и с любопытством смотрели, как вы, вы же корчитесь на этой кровати.
Когда вошел R-13, я был совершенно спокоен и нормален. С чувством искреннего восхищения я стал говорить о том, как великолепно ему удалось хореизировать приговор и что больше всего именно этими хореями был изрублен, уничтожен тот безумец.
...И даже так: если бы мне предложили сделать схематический чертеж Машины Благодетеля, я бы непременно непременно как-нибудь нанес на этом чертеже ваши хореи, закончил я.
Вдруг вижу: у R матовеют глаза, сереют губы.
Что с вами?
Что-что? Ну... Ну просто надоело: все кругом приговор, приговор. Не желаю больше об этом вот и все. Ну, не желаю!
Он насупился, тер затылок этот свой чемоданчик с посторонним, непонятным мне багажом. Пауза. Вот нашел в чемоданчике что-то, вытащил, развертывает, развернул залакировались смехом глаза, вскочил.
А вот для вашего "[Интеграла]" я сочиняю... это да! Это вот да!
Прежний: губы шлепают, брызжут, слова хлещут фонтаном.
Понимаете ("п" фонтан) древняя легенда о рае... Это ведь о нас, о теперь. Да! Вы вдумайтесь. Тем двум в раю был предоставлен выбор: или счастье без свободы или свобода без счастья, третьего не дано. Они, олухи, выбрали свободу и что же: понятно потом века тосковали об оковах. Об оковах понимаете, вот о чем мировая скорбь. Века! И только мы снова догадались, как вернуть счастье... Нет, вы дальше дальше слушайте! Древний Бог и мы рядом, за одним столом. Да! Мы помогли Богу окончательно одолеть диавола это ведь он толкнул людей нарушить запрет и вкусить пагубной свободы, он змий ехидный. А мы сапожищем на головку ему тррах! И готово: опять рай. И мы снова простодушны, невинны, как Адам и Ева. Никакой этой путаницы о добре, зле: все очень просто, райски, детски просто. Благодетель, Машина, Куб, Газовый Колокол, Хранители все это добро, все это величественно, прекрасно, благородно, возвышенно, кристально-чисто. Потому что это охраняет нашу несвободу то есть наше счастье. Это древние стали бы тут судить, рядить, ломать голову этика, неэтика... Ну, да ладно; словом, вот этакую вот райскую поэмку, а? И при этом тон серьезнейший... понимаете? Штучка, а?
Ну еще бы не понять. Помню, я подумал: "Такая у него нелепая, асимметричная внешность и такой правильно мыслящий ум". И оттого он так близок мне настоящему мне (я все же считаю прежнего себя настоящим, все теперешнее это, конечно, только болезнь).
R, очевидно, прочел это у меня на лбу, обнял меня за плечи, захохотал.
Ах вы... Адам! Да, кстати, насчет Евы...
Он порылся в кармане, вытащил записную книжку, перелистал.
Послезавтра... нет: через два дня у О розовый талон к вам. Так как вы? По-прежнему? Хотите, чтобы она...
Ну да, ясно.
Так и скажу. А то сама она, видите ли, стесняется... Такая, я вам скажу, история! Меня она только так, розово-талонно, а вас... И не говорит, что это четвертый влез в наш треугольник. Кто кайтесь, греховодник, ну?
Во мне взвился занавес, и шелест шелка, зеленый флакон, губы... И ни к чему, некстати у меня вырвалось (если бы я удержался!):
А скажите: вам когда-нибудь случалось пробовать никотин или алкоголь?
R подобрал губы, поглядел на меня исподлобья. Я совершенно ясно слышал его мысли: "Приятель-то ты приятель... А все-таки..." И ответ:
Да как сказать? Собственно нет. Но я знал одну женщину...
I, закричал я.
Как... вы вы тоже с нею? налился смехом, захлебнулся и сейчас брызнет.
Зеркало у меня висело так, что смотреться в него надо было через стол: отсюда, с кресла, я видел только свой лоб и брови.
И вот я настоящий увидел в зеркале исковерканную прыгающую прямую бровей, и я настоящий услышал дикий, отвратительный крик:
Что "тоже"? Нет: что такое "тоже"? Нет я требую.
Распяленные негрские губы. Вытаращенные глаза... Я настоящий крепко схватил за шиворот этого Другого себя дикого, лохматого, тяжело дышащего. Я настоящий сказал ему, R:
Простите меня, ради Благодетеля. Я совсем болен, не сплю. Не понимаю, что со мной...
Толстые губы мимолетно усмехнулись:
Да-да-да! Я понимаю я понимаю! Мне все это знакомо... разумеется, теоретически. Прощайте!
В дверях повернулся черным мячиком назад к столу, бросил на стол книгу:
Последняя моя... Нарочно принес чуть не забыл. Прощайте... "п" брызнуло в меня, укатился...
Я один. Или вернее: наедине с этим, другим "я". Я в кресле, и, положив нога на ногу, из какого-то "там" с любопытством гляжу, как я я же корчусь на кровати.
Отчего ну отчего целых три года я и О жили так дружески и вдруг теперь одно только слово о той, об... Неужели все это сумасшествие любовь, ревность не только в идиотских древних книжках? И главное я! Уравнения, формулы, цифры и... это ничего не понимаю! Ничего... Завтра же пойду к R и скажу, что
Неправда: не пойду. И завтра, и послезавтра никогда больше не пойду. Не могу, не хочу его видеть. Конец! Треугольник наш развалился.
Я один. Вечер. Легкий туман. Небо задернуто молочно-золотистой тканью, если бы знать: что там выше? И если бы знать: кто я, какой я?
Запись 12-я.
Конспект:
ОГРАНИЧЕНИЕ БЕСКОНЕЧНОСТИ. АНГЕЛ. РАЗМЫШЛЕНИЯ О ПОЭЗИИ.
Мне все же кажется я выздоровею, я могу выздороветь. Прекрасно спал. Никаких этих снов или иных болезненных явлений. Завтра придет ко мне милая О, все будет просто, правильно и ограничено, как круг. Я не боюсь этого слова "ограниченность": работа высшего, что есть в человеке рассудка сводится именно к непрерывному ограничению бесконечности, к раздроблению бесконечности на удобные, легко переваримые порции дифференциалы. В этом именно божественная красота моей стихии математики. И вот понимания этой самой красоты как раз и не хватает той. Впрочем, это так случайная ассоциация.
Все это под мерный, метрический стук колес подземной дороги. Я про себя скандирую колеса и стихи (его вчерашняя книга). И чувствую: сзади, через плечо, осторожно перегибается кто-то и заглядывает в развернутую страницу. Не оборачиваясь, одним только уголком глаза я вижу: розовые, распростертые крылья-уши, двоякоизогнутое... он! Не хотелось мешать ему и я сделал вид, что не заметил. Как он очутился тут не знаю: когда я входил в вагон его как будто не было.
Это незначительное само по себе происшествие особенно хорошо подействовало на меня, я бы сказал: укрепило. Так приятно чувствовать чей-то зоркий глаз, любовно охраняющий от малейшей ошибки, от малейшего неверного шага. Пусть это звучит несколько сентиментально, но мне приходит в голову опять все та же аналогия: ангелы-хранители, о которых мечтали древние. Как много из того, о чем они только мечтали, в нашей жизни материализовалось.
В тот момент, когда я ощутил ангела-хранителя у себя за спиной, я наслаждался сонетом, озаглавленным "Счастье". Думаю не ошибусь, если скажу, что это редкая по красоте и глубине мысли вещь. Вот первые четыре строчки:
Вечно влюбленные дважды два,
Вечно слитые в страстном четыре,
Самые жаркие любовники в мире
Неотрывающиеся дважды два...
И дальше все об этом: о мудром, вечном счастье таблицы умножения.
Всякий подлинный поэт непременно Колумб. Америка и до Колумба существовала века, но только Колумб сумел отыскать ее. Таблица умножения и до R-13 существовала века, но только R-13 сумел в девственной чаще цифр найти новое Эльдорадо. В самом деле: есть ли где счастье мудрее, безоблачнее, чем в этом чудесном мире. Сталь ржавеет; древний Бог создал древнего, т. е. способного ошибаться человека и, следовательно, сам ошибся. Таблица умножения мудрее, абсолютнее древнего Бога: она никогда понимаете: никогда не ошибается. И нет счастливее цифр, живущих по стройным вечным зако нам таблицы умножения. Ни колебаний, ни заблуждений. Истина одна, и истинный путь один; и эта истина дважды два, и этот истинный путь четыре. И разве не абсурдом было бы, если бы эти счастливо, идеально перемноженные двойки стали думать о какой-то свободе, т. е. ясно об ошибке? Для меня аксиома, что R-13 сумел схватить самое основное, самое...
Тут я опять почувствовал сперва на своем затылке, потом на левом ухе теплое, нежное дуновение ангела-хранителя. Он явно приметил, что книга на коленях у меня уже закрыта и мысли мои далеко. Что ж, я хоть сейчас готов развернуть перед ним страницы своего мозга: это такое спокойное, отрадное чувство. Помню: я даже оглянулся, я настойчиво, просительно посмотрел ему в глаза, но он не понял или не захотел понять он ни о чем меня не спросил... Мне остается одно: все рассказывать вам, неведомые мои читатели (сейчас вы для меня так же дороги, и близки, и недосягаемы как был он в тот момент).
Вот был мой путь: от части к целому; часть R-13, величественное целое наш Институт Государственных Поэтов и Писателей. Я думал: как могло случиться, что древним не бросалась в глаза вся нелепость их литературы и поэзии. Огромнейшая великолепная сила художественного слова тратилась совершенно зря. Просто смешно: всякий писал о чем ему вздумается. Так же смешно и нелепо, как то, что море у древних круглые сутки тупо билось о берег, и заключенные в волнах силлионы килограммометров уходили только на подогревание чувств у влюбленных. Мы из влюбленного шепота волн добыли электричество, из брызжущего бешеной пеной зверя мы сделали домашнее животное: и точно так же у нас приручена и оседлана когда-то дикая стихия поэзии. Теперь поэзия уже не беспардонный соловьиный свист: поэзия государственная служба, поэзия полезность,
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Скачать полный текст (307 Кб)
Перейти на страницу автора
|