|
Принес я им бутылку шампанского. Выпили, повезли молодчика.
Приехали часу в первом. Сели ужинать, и собралось их много, что ни есть самые лучшие господа: Атанов, князь Разин, граф Шустах, Мирцов. И все Нехлюдова поздравляют, смеются. Меня позвали. Вижу - веселы порядочно.
- Поздравляй, - говорят, - барина.
- С чем? - говорю. Как бишь он сказал? с посвещением ли, с просвящением ли, не помню уж хорошенько.
- Честь имею, - говорю, поздравить.
А он красный сидит; улыбается только. То-то смеху-то было!
Хорошо. Приходят потом в бильярдную, веселы все, а Нехлюдов на себя не похож:
глаза посоловели, губами водит, икает все и уж слова не может сказать хорошенько. Известно, ничего не видамши, его и сшибло. Подошел он к бильярду, облокотился, да и говорит:
- Вам, - говорит, - смешно, а мне грустно. Зачем, - говорит, - я это сделал; и тебе, - говорит, - князь, и себе в жизнь свою этого не прощу.
Да как зальется, заплачет. Известно, выпил, сам не знает, что говорит. Подошел к нему князь, улыбается сам.
- Полно, - говорит, - пустяки!.. Поедем домой, Анатолий.
- Никуда, - говорит, - не поеду. Зачем я это сделал?
А сам-то заливается. Нейдет от бильярда, да и шабаш. Что значит человек молодой, непривычный.
Таким-то родом езжал он к нам часто. Приезжают раз с князем и с усатым господином, который все с князем ходил. Из чиновников или из отставных каких он был, Бог его знает, только Федоткой его все господа звали. Скуластый, дурной такой, а ходил чисто и в карете езжал. За что его господа так любили, Бог их ведает. Федотка, Федотка, а глядишь - его и кормят, и поят, и деньги за него платят. Да уж и шельма же был! проиграет - не платит; а выиграет, так не бось!
Уж его и ругали-то, и бил в глазах моих гость большой, и на дуэль вызывал... все с князем под ручку ходит.
- Ты, - говорит, - пропадешь без меня. Я Федот, - говорит, - да не тот.
Шутник такой! Ну, ладно. Приехали, говорят;
- Давай алагер втроем составим.
- Давай, - говорит.
Стали играть по три рубля ставку. Нехлюдов с князем тары да бары.
- Ты, - говорит, - посмотри, какая у нее ножка. Нет, - говорит, - что ножка! у нее коса, - говорит, - хороша.
Известно, на игру не смотрят; только все промеж себя разговаривают. А Федотка свое дело помнит: знай с накатцем сыграет, а те промах али вовсе на себя. И зашиб по шести рублей с брата. С князем-то у них Бог знает какие счеты были, никогда друг другу денег не платили, а Нехлюдов достал две зелененьких, подает ему.
- Нет, - говорит, - я не хочу с тебя денег брать. Давай простую сыграем:
китудубль, то есть: либо вдвое, либо ничья.
Поставил я шаров. Федотка вперед взял, и стали играть. Нехлюдов-то бьет, чтоб пофорсить; другой раз на партии стоит: нет, - говорит, - не хочу, легко, мол, слишком; а Федотка свое дело не забывает, знай себе подбирает. Известно, игру скрыл, да как будто невзначай и выиграй партию.
- Давай, - говорит, - еще на все.
- Давай.
Опять выиграл.
- С пустяков, - говорит, - началось. Я не хочу у тебя много выигрывать. Идет на все?
- Идет.
Оно как бы ни было, пятидесяти-то рублей жалко. Уж Нехлюдов просит: "давай на всю". Пошла да пошла, дальше да больше, двести восемьдесят рублей на него и набил. Федотка сноровку знает: простую проиграет, а угол выиграет. А князь сидит, видит, что дело в серьез пошло.
- Асе,> - говорит, - асе.
Какой! все куш прибавляют.
Наконец тому дело вышло, за Нехлюдовым пятьсот с чем-то рублей. Федотка кий положил, говорит:
- Не довольно ли? я устал, - говорит.
А сам до зари готов играть, только б денежки были... политика, известно. Тому еще пуще хочется: давай да давай.
- Нет, - говорит, - ей Богу, устал. Пойдем, - говорит, - наверх; там реванш возьмешь.
А наверху у нас в карты играли господа. Сначала преферансик, а там глядишь - любишь не любишь пойдет.
Вот с того самого числа так его Федотка окрутил, что начал он к нам каждый день ездить. Сыграет партию-другую, да и наверх, да и наверх.
Уж что там у них бывало, Бог их знает; только что совсем другой человек стал, и с Федоткой все пошло заодно. Прежде, бывало, модный, чистенький, завитой, а нынче только с утра еще в настоящем виде; а как наверху побывал, придет взъерошенный, сюртук в пуху, в мелу, руки грязные.
Раз этаким манером приходит оттуда с князем, бледный, губы трясутся, и спорит что-то.
- Я, мол, не позволю ему говорить мне (как бишь он сказал?)... что я не великатен, что ли, и что он моих карт не будет бить. Я, - говорит, - ему десять тысяч заплатил, так он мог бы при других-то быть осторожнее.
- Ну, полно, - говорит князь: - стоит ли на Федотку сердиться?
- Нет, - говорит, - я этого так не оставлю.
- Перестань, - говорит, - как можно до того унижаться, что с Федоткой иметь историю!
- Да ведь тут были посторонние.
- Что ж, - говорит, - посторонние? Ну, хочешь, я его сейчас заставлю у тебя прощенья просить?
- Нет, - говорит.
И забормотали что-то по-французски, уж я не понял. Что ж? тот же вечер с Федоткой вместе ужинали, и опять дружба пошла.
Хорошо. Придет другой раз один.
- Что, - говорит, - хорошо я играю?
Наше дело, известно: потрафлять каждому надо; скажешь: хорошо, - а какой хорошо, стучит дуром, а расчету ничего нет. И с того самого время, как о Федоткой связался, все на деньги играть стал. Прежде не любил ни на что, - ни на кушанье, ни на шампанское. Бывало, князь скажет:
- Давай на бутылку шампанского.
- Нет, - говорить - я лучше так велю принести... Гей! дай бутылку.
А нынче все на интерес стал играть. Ходит, бывало, день деньской у нас, или с кем в бильярд играет, или наверх пойдет. Я себе и думаю: что же другим, а не мне все будет доставаться?
- Что, - говорю, - сударь, со мной давно не играли?
Вот и стали играть.
Как набил я на него полтинников десять, - на квит, - говорю, - хотите, сударь?
Молчит. Не то что прежде дурака сказал. Вот и стали играть на квит да на квит. Я на него рублей восемьдесят и набил. Так что ж? Каждый день со мной играть стал.
Того и ждет, бывало, чтобы не было никого, а то, известно, при других стыдно ему с маркелом играть. Раз как-то погорячился он, а рублей уж за ним с шестьдесят было.
- Хочешь, - говорит, - на все?
- Идет, говорю.
Выиграл я.
- Сто двадцать на сто на двадцать?
- Идет, - говорю.
Опять выиграл.
- Двести сорок на двести на сорок? - Не много ли будет? - говорю.
Молчит. Стали играть: опять моя партия.
- Четыреста восемьдесят на четыреста на восемьдесят?
Я говорю:
- Что ж, сударь, мне вас обижать. Сто-то рубликов пожалуйте; а то пусть так будут.
Так он как крикнет! А ведь какой тихий был.
- Я, - говорит, - тебя исколочу. Играй или не играй.
Ну, вижу, делать нечего.
- Триста восемьдесят, - говорю, - извольте.
Известно, хотел проиграть.
Дал я сорок вперед. У него пятьдесят два было, у меня тридцать шесть. Стал он желтого резать, да и положи на себя восемнадцать очков, а мой - на перекате стоял.
Ударил я так, чтоб выскочил шар. Не тут-то было, он дуплетом и упади. Опять моя партия.
- Послушай, - говорит, - Петр (Петрушкой не назвал), я тебе сейчас не могу отдать всех, а через два месяца хоть три тысячи могу заплатить.
А сам весь кра-асный стал, дрожит ажно голос у него.
- Хорошо, - говорю, - сударь.
Да и поставил кий. Он походил, походил, пот так с него и льет.
- Петр, - говорит, - давай на все.
А сам чуть не плачет.
Я говорю:
- Что, сударь, играть!
- Ну, давай, пожалуйста.
И сам кий мне подает. Я взял кий да шары на бильярд так шваркнул, что на пол полетели: известно, нельзя не пофорсить; говорю:
- Давай, сударь.
А уж он так заторопил, что сам шар поднял. Думаю себе: "Не получить мне семисот рублей; все равно проиграю". Стал нарочно играть. Так что же?
- Зачем, - говорит, - нарочно дурно играешь?
А у самого руки дрожат; а как шар к лузе бежит, так пальцы растаращит, рот скривит да все к лузе и головой-то и руками тянет. Уж я говорю:
- Этим не поможешь, сударь.
Хорошо. Как выиграл он эту партию я говорю:
- Сто восемьдесят рубликов за вами будет да полтораста партий; а я, мол, ужинать пойду.
Поставил кий и ушел.
Сел я себе за столик против двери, а сам смотрю: что, мол из него будет? Так что ж? Походит, походит - чай думает: никто на него не глядит - да за волосы себя как дернет, и опять ходит, бормочет все что-то, да опять как дернет.
После того дней с восемь не видать его было. Пришел в столовую раз, угрюмый такой, и в бильярдную не зашел.
Увидал его князь:
- Пойдем, - говорит, - сыграем.
- Нет, - говорит, - я больше играть не буду.
- Да полно! пойдем.
- Нет, - говорит, - не пойду.
Тебе, - говорит, - добра не сделает, что я пойду, а мне дурно от этого будет.
Так и не ходил дней с десять еще. А потом на праздниках как-то заехал, во фраке, видно в гостях был, и целый день пробыл: все играл; на другой день приехал, на третий... Пошло по-старому. Хотел я было с ним еще поиграть, так - нет, - говорит, - с тобой играть не стану. А сто восемьдесят рублей, что я тебе должен, приди ко мне через месяц: получишь.
Хорошо. Пришел к нему через месяц.
- Ей-Богу, - говорит, - нет, а в четверг приди.
Пришел я в четверг. Славную такую квартерку занимал.
- Что, - говорю, - дома?
- Почивает, - говорят.
Хорошо, подожду.
Камердин у него из своих был - старичок такой седенький, простой, ничего политики не знал. Вот и поразговорились мы с ним.
- Что, - говорит, - мы тут живем с барином! Совсем замотались, и никакой им ни чести, ни пользы нет от Петербургу от этого. Из деревни ехали, думали: будем как при покойнике барине, царство небесное, по князьям, по графам да по генералам ездить; думали: возьмем себе какую из графинь кралю, с приданым, да и заживем по-дворянски; а выходит на поверку, что мы только по трахтирам бегаем - совсем плохо! Княгиня-то Ртищева ведь нам тетка родная, а князь Воротынцев тятенька хресный. Что ж? только на Рождество был раз, да и носу не кажет. Уж ихние люди и то смеются мне: что, мол, ваш барин-то, видно, не в папеньку пошел. Я раз и говорю ему:
Скачать полный текст (31 Кб)
Перейти на страницу автора
|