 |
|
|
- Разорви меня на сем месте, Федор Максимыч, коли у меня капля во рту была; а я и сам не знаю, что со мной сделалось, - отвечал Веленчук. - С какой радости напился! - проворчал он.
- То-то; а из-за вашего брата ответствуешь перед начальством своим, а вы этак продолжаете - вовсе безобразно, - заключил красноречивый Максимов уже более спокойным тоном.
- Ведь вот чудо-то, братцы мои, - продолжал Веленчук после минутного молчания, почесывая в затылке и не обращаясь ни к кому в особенности: - право, чудо, братцы мои! Шестнадцать лет служу - такого со мной не бывало. Как сказали к расчету строиться, я собрался как следует - ничего не было, да вдруг у парке как она схватит меня... схватила, схватила, повалила меня наземь, да и все... И как заснул, сам не слыхал, братцы мои! Должно, она самая спячка и есть, - заключил он.
- Ведь и то насилу я тебя разбудил, - сказал Антонов, натягивая сапог: - уж я тебя толкал, толкал... ровно чурбан какой!
- Вишь ты, - заметил Веленчук: - добро уж пьяный бы был...
- Так-то у нас дома баба была, - начал Чикин: - так с печи, почитай, два года не сходила. Стали ее будить раз, думали, что спит, а уж она мертвая лежит, - так тоже все на нее сон находил. Так-то, милый человек!
- А расскажи-ка, Чикин, как ты в отпуску тон задавал себе, - сказал Максимов, улыбаясь и поглядывая на меня, как будто говоря: "не угодно ли тоже послушать глупого человека?"
- Какой тон, Федор Максимыч! - сказал Чикин, бросая искоса на меня беглый взгляд: - известно, рассказывал, какой такой Капказ есть.
- Ну да, как же, как же! Ты не модничай... расскажи, как ты им предводительствовал?
- Известно, как предводительствовал: спрашивали, как мы живем, - начал Чикин скороговоркой, с видом человека, несколько раз рассказывавшего то же самое: - я говорю, живем хорошо, милый человек; провиянт сполна получаем, утро и вечер по чашке щиколата идет на солдата, а в обед идет господский суп перловых круп, а замест водки модера полагается по крышке. Модера Дивирье, что без посуды, мол, сорок две!
- Важная модера! - громче других, заливаясь смехом, подхватил Веленчук. - Вот так модера!
- Ну, а про эзиятов как рассказывал? - продолжал допрашивать Максимов, когда общий смех утих несколько.
Чикин нагнулся к огню, достал палочкой уголек, наложил его на трубку и молча, как будто не замечая возбужденного в слушателях молчаливого любопытства, долго раскуривал свои корешки. Когда, наконец, он набрался достаточно дыму, сбросил уголек, сдвинул еще более назад свою шапочку и, подергиваясь и слегка улыбаясь, продолжал.
- Тоже спрашивают, какой, говорит, там, малый, черкес, говорит, или турка у вас на Капказе, говорит, бьет? Я говорю: у нас черкес, милый человек, не один, а разные есть. Есть такие тавлинцы, что в каменных горах живут и камни замест хлеба едят. Те большие, говорю, ровно как колода добрая, по одном глазу во лбу, и шапки на них красные, вот так и горят, ровно как на тебе, милый человек! - прибавил он, обращаясь к молодому рекрутику, на котором, действительно, была уморительная шапочка с красным верхом.
Рекрутик при этом неожиданном обращении вдруг присел к и земле; ударил себя по коленям и расхохотался и раскашлялся до того, что едва мог выговорить задыхающимся голосом: "вот так тавлинцы!"
- А то еще, говорю, мумры есть, - продолжал Чикин, движением головы надвигая на лоб свою шапочку: - те другие, - двойнешки маленькие, вот такие. Все по парочкам, говорю, рука с рукой держатся и так-то бегают, говорю, швытко, что ты его на коне не догонишь. - Как же, говорит, малый, как же они, мумры-то, рука с рукой так и родятся, что ли? - воображая передразнивать мужика, сказал он горловым басом. - Да, говорю, милый человек, он такой от природии. Ты им руки разорви, так кровь пойдет, все равно что китаец: шапку с него сними, она, кровь, пойдет. - А кажи, малый, как они бьют-то? - говорит. - Да так, говорю, поймают тебя, живот распорят, да кишки тебе на руку и мотают, и мотают. Они мотают, а ты смеешься; дотелева смеешься, что дух вон...
- Ну, что ж, и имели к тебе доверие, Чикин? - сказал Максимов, слегка улыбаясь, тогда как остальные помирали со смеху.
- И такой, право, народ чудной, Федор Максимыч: верют всему ей-Богу, верют! А стал им про гору Кизбек сказывать, что на ней все лето снег не тает, так вовсе на смех подняли, милый человек! - Что ты, говорит, малый, фастаешь? Видано ли дело: большая гора, да на ней снег не будет таять. У нас, малый, в ростопель так какой бугор, и то прежде растает, а в лощине снег лежит. - Поди ты! - заключил Чикин, подмигивая.
V.
Светлый круг солнца, просвечивающий сквозь молочно-белый туман, уже поднялся довольно высоко; серо-лиловый горизонт постепенно расширялся и хотя гораздо дальше, но также резко ограничивался обманчивою белою стеною тумана.
Впереди нас, за срубленным лесом, открылась довольно большая поляна. По поляне со всех сторон расстилался где черный, где молочно-белый, где лиловый дым костров, и странными фигурами носились белые слои тумана. Далеко впереди изредка показывались группы верховых татар, и слышались нечастые выстрелы наших штуцеров, их винтовок и орудия.
"Это еще было не дело, а одна потеха-с", как говорил добрый капитан Хлопов.
Командир 9-й егерской роты, бывшей у нас в прикрытии, подошел к моим орудиям и, указывая на трех верховых татар, ехавших в это время под лесом, на расстоянии от нас более 600 сажен, просил, по свойственной всем вообще пехотным офицерам любви к артиллерийской стрельбе, просил меня пустить по ним ядро или гранату.
- Видите, - говорил он, с доброй и убедительной улыбкой протягивая руку из-за моего плеча: - где два большие дерева, так впереди один на белой лошади и в черной черкеске, а вон сзади еще два. Видите? Нельзя ли их, пожалуйста...
- А вон еще трое едут, по-под лесом, - прибавил Антонов, отличавшийся удивительным глазом, подходя к нам и пряча за спину трубку, которую курил в это время: - еще передний винтовку из чехла вынул. Знатко видать, вашбородие!
- Вишь, выпалил, братцы мои! вон дымок забелелся, - сказал Веленчук в группе солдат, стоявших немного сзади нас.
- Должно, в нашу цепь, прохвост! - заметил другой.
- Вишь, их из-за лесу-то сколько высыпало, должно, место глядят - орудию поставить хотят, - добавил третий. - Гхранату кабы им туда в кучку пустить, то-то бы заплевали...
- А как думаешь, как раз дотолева фатит, милый человек? - спросил Чикин.
- Пятьсот либо пятьсот двадцать сажен, больше не будет, - как будто говоря само собой, хладнокровно сказал Максимов, хотя видно было, что ему так же, как и другие, ужасно хотелось выпалить: - коли 45 линий из единорога дать, то в самый пункт попасть можно, то есть совершенно.
- Знаете, теперь коли в эту кучку направить, непременно в кого-нибудь попадете.
Вот-вот теперь, как они съехались, пожалуйста, поскорей велите выстрелить, - продолжал упрашивать меня ротный командир.
- Прикажете навести орудие? - отрывистым басом вдруг спросил Антонов с видом какой-то угрюмой злобы.
Признаюсь, мне и самому этого очень хотелось, и я велел навести 2-е орудие.
Едва я успел сказать, как граната была распудрена, дослана, и Антонов, прильнув к станине и приставив к затыльнику свои два толстых пальца, уже командовал хобот вправо и влево.
- Чуть-чуть влево... самую малость вправо... еще, еще трошки... так ладно, - сказал он, с гордым видом отходя от орудия.
Пехотный офицер, я, Максимов, один на другим приложились к прицелу и все подали свои разнообразные мнения.
- Ей-Богу, перенесет, - заметил Веленчук, пощелкивая языком, несмотря на то, что он только смотрел чрез плечо Антонова и поэтому не имел никакого основания предполагать это. - Е-е-ей-Богу, перенесет, прямо в ту дерево попанет, братцы мои!
- Второе! - скомандовал я.
Прислуга расступилась. Антонов отбежал в сторону, чтобы видеть полет снаряда, трубка вспыхнула, и зазвенела медь. В то же мгновение нас обдало пороховым дымом, и из поразительного гула выстрела отделялся металлический, жужжащий, с быстротою молнии удалявшийся звук полета, посреди всеобщего молчания замерший в отдалении.
Немного позади группы верховых показался белый дымок, татары расскакались в разные стороны, и до нас долетел звук разрыва.
"Вот важно-то! Эк поскакали! Вишь, черти, не любят!" послышались одобрения и смешки в рядах артиллерийских и пехотных солдат.
- Коли бы трошки нижe пуcтить, в самую его бы попало, - заметил Веленчук. - Говорил, в дереву попанет: оно и есть - взяло вправо.
VI.
Оставив солдат рассуждать о том, как татары ускакали, когда увидели гранату, и зачем они тут ездили, и много ли их еще в лесу есть, я отошел с ротным командиром за несколько шагов и сел под деревом, ожидая разогревавшихся битков, которые он предложил мне. Ротный командир Болхов был один из офицеров, называемых в полку бонжурами. Он имел состояние, служил прежде в гвардии и говорил по-французски. Но, несмотря на это, товарищи любили его. Он был довольно умен и имел достаточно такта, чтобы носить петербургский сюртук, есть хороший обед и говорить по-французски, не слишком оскорбляя общество офицеров. Поговорив о погоде, о военных действиях, об общих знакомых офицерах и убедившись по вопросам и ответам, по взгляду на вещи в удовлетворительности понятий один другого, мы невольно перешли к разговору более короткому. Притом же на Кавказе между встречающимися одного круга людьми хотя не высказанно, но весьма очевидно проявляется вопрос: зачем вы здесь? и на этот-то мой молчаливый вопрос, мне казалось, собеседник мой хотел ответить.
- Когда этот отряд кончится? - сказал он лениво: - скучно !
- Мне не скучно, - сказал я: - ведь в штабе еще скучнее.
Скачать полный текст (72 Кб)
Перейти на страницу автора
|
|