 |
|
|
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Последствия этих заблуждений сказались очень скоро. Уже в 1815 году в Глупове был чувствительный недород, а в следующем году не родилось сов- сем ничего, потому что обыватели, развращенные постоянной гульбой, до того понадеялись на свое счастие, что, не вспахав земли, зря разбросали зерно по целине.
- И так, шельма, родит! - говорили они в чаду гордыни.
Но надежды их не сбылись, и когда поля весной освободились от снега, то глуповцы не без изумления увидели, что они стоят совсем голые. По обыкновению, явление это приписали действию враждебных сил и завинили богов за то, что они не оказали жителям достаточной защиты. Начали сечь Волоса, который выдержал наказание стоически, потом принялись за Ярилу, и говорят, будто бы в глазах его показались слезы. Глуповцы в ужасе раз- бежались по кабакам и стали ждать, что будет. Но ничего особенного не произошло. Был дождь и было ведро, но полезных злаков на незасеянных по- лях не появилось.
Грустилов присутствовал на костюмированном балу (в то время у глупов- цев была каждый день масленица), когда весть о бедствии, угрожавшем Глу- пову, дошла до него. По-видимому, он ничего не подозревал. Весело шутя с предводительшей, он рассказывал ей, что в скором времени ожидается такая выкройка дамских платьев, что можно будет по прямой линии видеть паркет, на котором стоит женщина. Потом завел речь о прелестях уединенной жизни и вскользь заявил, что он и сам надеется когда-нибудь найти отдохновение в стенах монастыря.
- Конечно, женского? - спросила предводительша, лукаво улыбаясь.
- Если вы изволите быть в нем настоятельницей, то я хоть сейчас готов дать обет послушания, - галантерейно отвечал Грустилов.
Но этому вечеру суждено было провести глубокую демаркационную черту во внутренней политике Грустилова. Бал разгорался; танцующие кружились неистово, в вихре развевающихся платьев и локонов мелькали белые, обна- женные, душистые плечи. Постепенно разыгрываясь, фантазия Грустилова ум- чалась наконец в надзвездный мир, куда он, по очереди, переселил вместе с собою всех этих полуобнаженных богинь, которых бюсты так глубоко уязв- ляли его сердце. Скоро, однако ж, и в надзвездном мире сделалось душно; тогда он удалился в уединенную комнату и, усевшись среди зелени померан- цев и миртов, впал в забытье.
В эту самую минуту перед ним явилась маска и положила ему на плечо свою руку. Он сразу понял, что это - она. Она так тихо подошла к нему, как будто под атласным домино, довольно, впрочем явственно обличавшим ее воздушные формы, скрывалась не женщина, а сильф. По плечам рассыпались русые, почти пепельные кудри, из-под маски глядели голубые глаза, а об- наженный подбородок обнаруживал существование ямочки, в которой, каза- лось, свил свое гнездо амур. Все в ней было полно какого-то скромного и в то же время небезрасчетного изящества, начиная от духов violettes de Parme24, которыми опрыскан был ее платок, и кончая щегольскою перчаткой, обтягивавшей ее маленькую, аристократическую ручку. Очевидно, однако ж, что она находилась в волнении, потому что грудь ее трепетно поднималась, а голос, напоминавший райскую музыку, слегка дрожал.
- Проснись, падший брат! - сказала она Грустилову.
Грустилов не понял; он думал, что ей представилось, будто он спит, и в доказательство, что это ошибка, стал простирать руки.
- Не о теле, а о душе говорю я! - грустно продолжала маска, - не те- ло, а душа спит... глубоко спит!
Тут только понял Грустилов, в чем дело, но так как душа его закоснела в идолопоклонстве, то слово истины, конечно, не могло сразу проникнуть в нее. Он даже заподозрил в первую минуту, что под маской скрывается юро- дивая Аксиньюшка, та самая, которая, еще при Фердыщенке, предсказала большой глуповский пожар и которая, во время отпадения глуповцев в идо- лопоклонство, одна осталась верною истинному Богу.
- Нет, я не та, которую ты во мне подозреваешь, - продолжала между тем таинственная незнакомка, как бы угадав его мысли, - я не Аксиньюшка, ибо недостойна облобызать даже прах ее ног. Я просто такая же грешница, как и ты!
С этими словами она сняла с лица своего маску.
Грустилов был поражен. Перед ним было прелестнейшее женское личико, какое когда-нибудь удавалось ему видеть. Случилось ему, правда, встре- тить нечто подобное в вольном городе Гамбурге, но это было так давно, что прошлое казалось как бы задернутым пеленою. Да; это именно те самые пепельные кудри, та самая матовая белизна лица, те самые голубые глаза; тот самый полный и трепещущий бюст; но как все это преобразилось в новой обстановке, как выступило вперед лучшими, интереснейшими своими сторона- ми! Но еще более поразило Грустилова, что незнакомка с такою прозорли- востью угадала его предположение об Аксиньюшке...
- Я - твое внутреннее слово! и послана объявить тебе свет Фавора, ко- торого ты ищешь, сам того не зная! - продолжала между тем незнакомка, - но не спрашивай, кто меня послал, потому что я и сама объявить о сем не умею!
- Но кто же ты! - вскричал встревоженный Грустилов.
- Я та самая юродивая дева, которую ты видел с потухшим светильником в вольном городе Гамбурге! Долгое время находилась я в состоянии томле- ния, долгое время безуспешно стремилась к свету, но князь тьмы слишком искусен, чтобы разом упустить из рук свою жертву! Однако там мой путь уже был начертан! Явился здешний аптекарь Пфейфер и, вступив со мной в брак, увлек меня в Глупов; здесь я познакомилась с Аксиньюшкой, - и за- дача просветления обозначилась передо мной так ясно, что восторг овладел всем существом моим. Но если бы ты знал, как жестока была борьба!
Она остановилась, подавленная скорбными воспоминаниями; он же алчно простирал руки, как бы желая осязать это непостижимое существо.
- Прими руки! - кротко сказала она, - не осязанием, но мыслью ты дол- жен прикасаться ко мне, чтобы выслушать то, что я должна тебе открыть!
- Но не лучше ли будет, ежели мы удалимся в комнату более уединенную? - спросил он робко, как бы сам сомневаясь в приличии своего вопроса.
Однако же она согласилась, и они удалились в один из тех очарова- тельных приютов, которые со времен Микаладзе устраивались для градона- чальников во всех мало-мальски порядочных домах города Глупова. Что про- исходило между ними - это для всех осталось тайною; но он вышел из прию- та расстроенный и с заплаканными глазами. Внутреннее слово подействовало так сильно, что он даже не удостоил танцующих взглядом и прямо отправил- ся домой.
Происшествие это произвело сильное впечатление на глуповцев. Стали доискиваться, откуда явилась Пфейферша. Одни говорили, что она не более как интриганка, которая, с ведома мужа, задумала овладеть Грустиловым, чтобы вытеснить из города аптекаря Зальцфиша, делавшего Пфейферу сильную конкуренцию. Другие утверждали, что Пфейферша еще в вольном городе Гам- бурге полюбила Грустилова за его меланхолический вид и вышла замуж за Пфейфера единственно затем, чтобы соединиться с Грустиловым и сосредото- чить на себе ту чувствительность, которую он бесполезно растрачивал на такие пустые зрелища, как токованье тетеревов и кокоток.
Как бы то ни было, нельзя отвергать, что это была женщина далеко не дюжинная. Из оставшейся после нее переписки видно, что она находилась в сношениях со всеми знаменитейшими мистиками и пиетистами того времени и что Лабзин, например, посвятил ей те избраннейшие свои сочинения, кото- рые не предназначались для печати. Сверх того, она написала несколько романов, из которых в одном, под названием "Скиталица Доротея", изобра- зила себя в наилучшем свете. "Она была привлекательна на вид, - писалось в этом романе о героине, - но хотя многие мужчины желали ее ласк, она оставалась холодною и как бы загадочною. Тем не менее душа ее жаждала непрестанно, и когда в этих поисках встретилась с одним знаменитым хими- ком (так называла она Пфейфера), то прилепилась к нему бесконечно. Но при первом же земном ощущении она поняла, что жажда ее не удовлетворе- на"... и т. д.
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его ри- совало греховную бездну, на дне которой метались черти. Были тут и ко- котки, и кокодессы, и даже тетерева - и все огненные. Один из чертей вы- лез из бездны и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся к нему устами, как по комнате распространился смрад. Но что всего более ужасало его - так это горькая уверенность, что не один он погряз, но в лице его погряз и весь Глупов.
- За всех ответить или всех спасти! - кричал он, цепенея от страха, - и, конечно, решился спасти.
На другой день, ранним утром, глуповцы были изумлены, услыхав мерный звон колокола, призывавший жителей к заутрене. Давным-давно уже не раз- давался этот звон, так что глуповцы даже забыли об нем. Многие думали, что где-нибудь горит; но вместо пожара увидели зрелище более умили- тельное. Без шапки, в разодранном вицмундире, с опущенной долу головой и бия себя в перси, шел Грустилов впереди процессии, состоявшей, впрочем, лишь из чинов полицейской и пожарной команды. Сзади процессии следовала Пфейферша, без кринолина; с одной стороны ее конвоировала Аксиньюшка, с другой - знаменитый юродивый Парамоша, заменивший в любви глуповцев не менее знаменитого Архипушку, который сгорел таким трагическим образом в общий пожар (см. "Соломенный город").
Отслушав заутреню, Грустилов вышел из церкви ободренный и, указывая Пфейферше на вытянувшихся в струнку пожарных и полицейских солдат ("кои и во время глуповского беспутства втайне истинному богу верны пребыва- ли", присовокупляет летописец), сказал:
- Видя внезапное сих людей усердие, я в точности познал, сколь быст- рое имеет действие сия вещь, которую вы, сударыня моя, внутренним словом справедливо именуете.
И потом, обращаясь к квартальным, прибавил:
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Скачать полный текст (395 Кб)
Перейти на страницу автора
|
|