 |
|
|
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Этот-то мотив и был главным двигателем тех похождений и действий Карася, которые мы хотим изложить далее и которые случились на четвертом году его пребывания в бурсе.
Воздух первоуездного класса наполняется странными напевами и голосами.
- _Братие, не дерите платия, а берите нитки и зашивайте дырки_, - читает кто-то на манер чтения "Апостола".
- Не мешай, - говорят ему соседи...
- _Марфо, Марфо, что печалишся и молвиши о мнозе_, - продолжает чтец...
- Замолчишь ли ты, сволочь?
- _Печали и болезни вон полезли_.
- Слушай, скотина, перестань...
- _Ему же дань - дань, ему же честь - честь, а что и за честь, коли нечего есть_?
- Братцы, ударьте его хорошенько!
- _И бысть слышен глас с небесе - тп-тпру_!
Вдруг чтец замычал - ему сделали очень невкусную смазь. В классе сегодня обиход церковного пения, и чтец был наказан за то, что мешал другим петь.
- Я, - говорит _Лапша Голопузу_ (оба отличные знатоки обихода), - _шарарахну по нотам_.
- А я, - отвечает тот, - _дергану по тексту_.
- Валяй!
- Лупи!
- _Ми-ре-ми-фа-соль-фа-ми-ре_, - запевает Лапша.
- _Все-е-ми-и-и-рну-у-ю_, - аккомпанирует Голопуз каждым слогом в каждую ноту Лапши.
Шарарахнуть по нотам, когда другой певец в то же время дерганет по тексту, и при этом не сбиться - составляло венец церковно-обиходного пения.
К певцам подходит четырнадцатилетний Карась. Лицо его озабочено; он, по всему видно, ожидает учителя с тоской и страхом.
- Братцы, - начал он...
- Поди прочь, не мешай, - ответил Голопуз.
Но Лапша был добрее.
- Чего тебе? - спросил он...
- Не знаю, как "_Господи, воззвах_" на седьмой глас. Покажи, Лапша.
- Слушай! - и Лапша запел: - "_Палася, перепалася, давно с милым не видалася_". Так же поется и на глас. Ну-ко, попробуй.
- _Господи, воззвах к тебе, услыши мя, услыши мя, господи_, - запел Карась.
- Напев тот, только разнишь сильно...
- А как на пятый глас?
В ответ Карасю Лапша запел:
- _Кто бы нам поднес, мы бы випили_.
- А на четвертый?
- Слушай: "_Шел баран: бя, бя, бя_". Пой!
Карась на новый напев затянул: "Господи, воззвах". Отправляясь на заднюю парту Камчатки, он все твердил: "палася, перепалася", "кто бы нам поднес" и "шел баран". В обиходе церковного пения употребляется 8 гласов, или напевов, на текст "Господи, воззвах"; слова одни и те же, а напевы разные. Это сильно затрудняло бурсаков. Вот аборигены еще бурсы и придумали разные присловья, по образцу которых нетрудно было припомнить, как поется тот или другой глас... Но Карась не был одарен музыкальным ухом, за что давным-давно его выгнали из семинарского хора. Через несколько минут он перепутал напевы. Посмотрел Карась на Лапшу и Голопуза, думая, не пойти ли опять к ним, но, махнув рукою, оставил это намерение. "Все равно не пойму", - заключил он и печально опустил на ладони голову.
Горек пришелся ему обиход церковного пения.
Странное явление этот обиход. В церковной практике он никогда почти не употребляется. В состав его входят разные духовные песни. Музыка их сильна замогильным какофонием: она до того тягуча, что на один слог текста иногда приходится до семидесяти и более голосовых такт - все нижними, заунывными, душу тянущими, тошнящими нотами. И какая филармоническая голова ввела в бурсу и узаконила в ней это обиходно-церковно-мусикийское безобразие? Обиход был обязателен _для всех_, но не все имели голос или верное ухо, - были картавые, гугнивые, заики, имевшие зуб с присвистом - что было делать таким? - ничего: свищи соловьем и воспевай господу славу! Во всем блеске обиходное козлогласование являлось тогда, когда учитель назначал общее пение, хором всего класса, когда "поющими и взывающими" были голосистые и безголосые, даровитые и бездарные: в то время в воздухе совершался террор музыкальный и петый _богородичен_ представлялся партитурой из какой-то дикой византийской оперы, партитурой, о которой хочется сказать, что это отрывок из оперы "Заткни крепче уши". Удивляемся только, как не заклепаны уши бурсаков так называемым _столповым_ пением? Но, характеризуя обиходные композиции, мы должны сказать, что с них тошнило и само начальство, которое, кроме того, понимало, что не все же могли быть певцами, и потому на обиход не обращало внимания, незнание его не служило препятствием для перехода из класса в класс, даже и нотаты не существовало по этому предмету, потому что уроки прекращались иногда на целый год. Но направление бурсацкого образования зависит от главного епархиального начальника, со вкусами которого сообразуются училищные власти, а в то время, которое нами взято, старшим начальником был любитель всевозможной _столповщины_, и вот бурса наполнилась обиходным воем. Одно к одному, и учителем обихода поступил некто Всеволод Васильевич Разумников. Он один преподавал обиход в нескольких классах. Разумников обладал хорошим баритоном, отлично знал ноту и порядочно играл на скрипке.
О Разумникове мы должны сказать несколько слов, потому что он был одним из лучших педагогов бурсы. Мы упоминали о нем в первом очерке как о честном экономе училища. Он учредил должность _комиссара_, выбранного из старших учеников, обязанностью которого было наблюдать за количеством и качеством пищи. Прежде служителя, в заведывании которых находились жизненные продукты, имея каждый по нескольку родственников, содержали их на счет бурсацкого питания; но лишь только комиссар вступил в свои права, он тотчас уличил повара в краже тридцати фунтов мяса и двух мешков гречневой крупы, за что повар был изгнан из училища. По крайней мере третья часть продуктов, прежде похищаемая служителями, была возвращена ученикам.
Кроме того, Разумников никого и никогда не наказывал лишением обеда и ужина, как будто боялся подозрения, что он из экономических (*4) расчетов заставляет голодать провинившихся. Он всегда стоял против педагогического изречения: satur venter non studet libenter [сытое брюхо к ученью глухо (лат.)]. Ученики за это любили его.
Он, кроме того, преподавал "закон божий" и "священную историю". И здесь он шел далее своих сотрудников. Он запретил носить в класс учебники и отвечать по ним. Рассказав ясно и толково урок, он тут же в классе заставлял повторять его со своих слов. Когда ученик не мог ответить, он заставлял другого растолковывать незнающему; если и этот оказывался плох, он поднимал третьего, четвертого и т.д. Урок учился сразу всеми учениками и оживлялся спорами. Но и после этого многие плоховато знали урок, особенно слабые, а Разумников хотел, чтобы у него все без исключения учились хорошо. Для достижения такой цели он постановил: "_авдиторы отвечают за незнание своих подавдиторных_". Авдиторы выбирались из лучших учеников, успевали хорошо выслушать урок вовремя, и потому они были обязаны учить своих подавдиторных в приготовительные занятные часы. Для устранения случаев, когда ученик, по интриге с авдитором, являлся в класс с нулем, ссылаясь на то, что авдитор не хотел ему помочь, требовалось на то подтверждение со стороны товарищества, иначе незнающий подвергался сугубому наказанию, а авдитор был прав. Такие приемы для бурсы были слишком прогрессивны. Лентяи были уничтожены Разумниковым. Но главное достоинство его нововведений состояло в том, что с ним сама собою падала власть авдиторов и второкурсных, они из притеснителей должны были превратиться в помощников своих подчиненных, из начальников в их братьев. Таким образом Разумников положил начало к уничтожению подлой власти товарища над товарищем. Он не уничтожил наказаний и даже был очень строг, но все-таки явление такого учителя в бурсе было редкостью, тем более что в описываемое нами время и в других учебных заведениях, а не только в бурсе, царила дремучая ерунда и свинство.
Одно лишь лежит на совести Разумникова - это обиход. Положим, что косноязычных и безголосых он оставил в покое, но держался вредного убеждения, что всякий имеющий какой-нибудь голос при старании непременно постигнет нотное искусство. Горше всех пришлось от него Карасю, тем более что у Разумникова была система наказаний особого рода: он наблюдал, на кого какое наказание действует сильнее. Он понял, что для Карася всего хуже неувольнение в родительский дом. Несмотря на то, что Карась доказывал учителю свою бездарность изгнанием его из певческого хора, он ничего слушать не хотел.
Вошел учитель обихода в класс и вместе с учениками пропел звучным голосом "Царю небесный", после чего прямо обратился к Карасю:
- Пропой на седьмой глас...
Уши режет Карась.
Учитель говорит Лапше:
- Покажи ему.
Лапша заливается...
- Повтори, - говорят Карасю.
Уши режет Карась...
- И нынешний праздник не ходи в город...
- Всеволод Васильевич, я уже три недели не был дома...
- И четвертую не ходи...
- Простите...
- А я вот что тебе скажу, - отвечал твердым безапелляционным голосом учитель, - если ты не выучишься петь, я тебя на всю пасху не отпущу...
Учитель отошел от него.
Карась побледнел и затрясся всем телом. Несчастный Карась. Замечательно широкая глотка, которою он был награжден от природы, служила вечным источником его несчастий. Еще дома ему досталось, когда он закричал на поповну, дразнившую его, так яростно, что его голос был слышен за рекой. В бурсе его нарекли Карасем в тот момент, когда он, по приказу регента, пустил нотку, которая надорвала животы слушателям. Впоследствии, в семинарии, голос его развился до необъятного горлобасия, его выбрали опять в хор, и регент, по прозванию _Капелла_ (он же _Редакция, Конституция_ и _Мелочная лавочка_), употреблял его как стенобитную машину, как хоровой таран: подойдет крепкая нота, мигнет регент - и рявкнет Карась, а при тихих нотах ему велят молчать, - это оскорбляло Карася. Однажды Карась упражнял свой голос в комнате по соседству с семинарским экономом, он едва не оглушил его громовыми нотами, за что эконом, схватив Карася за шиворот, потащил к ректору и только по доброте своей помиловал его. Инспектор ненавидел его, говоря, что человек обладающий рыканием льва, должен иметь характер зверский: должно быть, судил по себе, ибо, обладая семипушечным басом, несравненно сильнейшим карасиного, по натуре был настоящий зверь, за что и получил прозвище не рыбье, как Карась, а звериное, ибо имя его - _Медведь_. Даже по окончании курса Карась, хвативши однажды чарочку-другую и вышедши на улицу, пустил такую руладу, что городовой должен был внушить, что подобные рулады суть не что иное, как нарушение общественной тишины и порядка. Одно из сильных несчастий, причиною которых был голос, посетило его теперь. "С таким альтом, - думал Разумников, - невозможно не научиться петь". Неувольнение на пасху для Карася было глубоким несчастием, которое подвигло его на многие скандальные похождения...
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Скачать полный текст (327 Кб)
Перейти на страницу автора
|
|