 |
|
|
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
"Она дома, она сейчас!"
А чего "сейчас", когда та и не думает выходить!
Раньше этого была с матерью ласкова и обнимала ее и ни слова не сказала, что не выйдет, а тут, когда мы уже приехали и мать к ней вне себя вскочила и стала говорить:
"Едет, едет!"
Клавдичка ей преспокойно отвечает:
"Ну вот, мама, и прекрасно; я за вас теперь рада, что вам удовольствие".
"Так выйди же его встречать и подойди к нему!"
Но она тихую улыбку сделала, а этого исполнить не захотела.
Мать говорит:
"Значит, ты хочешь сделать мне неприятность?"
"Вовсе нет, мама, я очень рада за вас, что вы хотели его видеть и это ваше удовольствие исполняется",
"А тебе, стало быть, это не удовольствие?"
"Мне, мамочка, все равно".
"А как же ты говорила, что и ты в бога веришь?"
"Конечно, мама, верю, и мне, кроме его, никого и не надобно".
"А исполнять по вере, стало быть, тебе ничего и не надобно?".
"Я, мамочка, исполняю".
"Что же ты исполняешь?"
"Всем поведенное: есть хлеб свой в поте лица и никому зла не делать".
"Ах, вот в чем теперь твоя вера? Так знай же, что ты мне большое зло делаешь".
"Какое? Что вы, мама!.. Ну, простите меня".
"Нет, нет! Ты меня срамишь на весь наш род и на весь город. В малярихи или в прачки ты, что ли, себя готовишь? Что ты это на себя напустила?"
А та стоит да глинку мнет.
"Брось сейчас твое лепленье!"
"Да зачем это вам, мама?"
"Брось! сейчас брось! и сними свой фартук и выйди со мною, а то я с тебя насильно фартук сорву и всю твою эту глиномятную антиллерию на пол сброшу и ногами растопчу!" "
"Мамочка, - отвечает, - все, что вам угодно, но выходить я не могу",
"Отчего?"
"Оттого, что я почитаю, что все это не следует",
Тут мать уже не выдержала и - чего у них никогда не было - бранным словом ее назвала:
"Сволочь!.. гадина!"
А дочь ей с ласковым укором отвечает:
"Мамочка! мама!.. вы после жалеть будете".
"Выходи сейчас!"
"Не могу".
"Не можешь?"
"Не могу, мама";
А та - хлоп ее фигуру на пол и начала ее каблуками топтать. А как дочь ее захотела было обнять и успокоить, то Маргарита-то Михайловна до того вспылила, что прямо ее в лицо и ударила.
- Эту статую? - спросила Аичка.
- Нет, друг мой, саму Клавдиньку. "Не превозносись!" Клавдинька-то так и ахнула и обеими руками за свое лицо схватилась и зашаталась.
- За руки бы ее! - заметила Аичка.
- Нет, она этого не сделала, а стала просить только:
- "Мамочка! Пожалейте себя! Это ужасно, ведь вы женщина! Вы никогда еще такой не были".
А Маргарита Михайловна задыхается и говорит:
"Да, я никогда такой не была, а теперь вышла. Это ты меня довела... до этого. И с этой поры... ты мне не дочь: я тебя проклинаю и в комиссию прошение пошлю, чтобы тебя в неисправимое заведение отдать".
И вот в этаком-то положении, в таком-то расстройстве, сейчас после такого представления - к нему на встречу!.. и можешь ли ты себе это вообразить, какое выдающееся стенание!
Он, кажется, ничего не заметил, что к нему не все вышли, и стал перед образами молебен читать, - он ведь не поет, а все от себя прочитывает, - но мы никто и не молимся, а только переглядываемся. Мать взглянет на сестру и вид дает, чтобы та еще пошла и Клавдиньку вывела, а Ефросинья сходит да обратный вид подает, что "не идет".
И во второй раз Ефросинья Михайловна пошла, а мать опять все за ней на дверь смотрит. И во второй раз дверь отворяется, и опять Ефросинья Михайловна входит одна и опять подает мину, что "не идет".
А мать мину делает: отчего?
Маргарита Михайловна мне мину дает: иди, дескать, ты уговори.
Я - мину, что это немыслимо!
А она глазами: "пожалуйста", и на свое платье показывает: дескать, платье подарю.
Я пошла.
" Вхожу, а Клавдинька собирает глиняные оскребки своего статуя, которого мать сшибла.
Я говорю:
"Клавдия Родионовна, бросьте свои трелюзии - утешьте мамашу-то, выйдите, пожалуйста".
А она мне это же мое последнее слово и отвечает:
"Выйдите, пожалуйста!"
Я говорю:
"Жестокое в вас сердце какое! Чужих вам жаль, а мать ничего не стоит утешить, и вы не можете. Ведь это же можно сделать и без всякой без веры",
- Разумеется, - поддержала Аичка.
- Ну, конечно! Господи, - ведь не во все же веришь, о чем утверждают духовные, но не препятствуешь им, чтобы другие им верили.
Но только что я ей эту назидацию провела, она мне повелевает:
"Выйдите!"
"А за что?"
"За то, говорит, что вы - воплощенная ложь и учите меня лгать и притворяться. Я не могу вас выносить: вы мне гадкое говорите".
Я вернулась и как только начала объяснять миною все, что было, то и не заметила, что он уже читать перестал и подошел к жардинверке, сломал с одного цветка веточку и этой веточкой стал водой брызгать. И сам всех благодарит и поздравляет, а ничего не поет. Все у него как-то особенно выдающееся.
"Благодарю вас, - говорит, - что вы со мной помолились. Но где же ваши прочие семейные?"
Вот и опять лгать надо о Николае Ивановиче, и солгали, сказали, что его к графу в комиссию потребовали.
"А дочь ваша, где она?"
Ну, тут уже Маргарита Михайловна не выдержала и молча заплакала.
Он понял, и ее, как ангел, обласкал, и говорит:
"Не огорчайтесь, не огорчайтесь! В молодости много необдуманного случается, но потом увидят свою пользу и оставят".
Старуха говорит:
"Дай бог! Дай бог!"
А он успокаивает ее:
"Молитесь, верьте и надейтесь, и она будет такая ж, как все".
А та опять:
"Дай бог".
"И даст бог! По вере вашей и будет вам. А теперь, если сна не хочет к нам выйти, то не могу ли я к ней взойти?"
Маргарита Михайловна, услыхав это, от благодарности ему даже в ноги упала, а он ее поднимает и говорит:
"Что вы, что вы!.. Поклоняться одному богу прилично, а я человек".
А я и Ефросинья Михайловна тою минутою бросились обе в Клавдинькину комнату и говорим:
"Скорее, скорее!.. ты не хотела к нему выйти, так он теперь сам к тебе желает прийти".
"Ну так что же такое?" - отвечает спокойно.
"Он тебя спрашивает, согласна ли ты его принять?"
Клавдинька отвечает:
"Это дом мамашин; в ее доме всякий может идти, куда ей угодно".
Я бегу и говорю:
"Пожалуйте".
А он мне ласково на ответ улыбнулся, а Маргарите Михайловне говорит:
"Я вам говорю, не сокрушайтесь; я чудес не творю, но если чудо нужно, то всегда чудеса были, и есть, и будут. Проводите меня к ней и на минуту нас оставьте, мы с ней должны говорить в одном вездеприсутствии божием".
"Конечно, боже мой! разве мы этого не понимаем! Только помоги, господи!"
- Ну, я бы не вытерпела, - сказала Аичка, - я бы подслушала.
- А ты погоди, не забегай.
XI
Мы его в Клавдинькину дверь впустили, а сами скорее обежали вокруг через столовую, откуда к ней в комнату окно есть над дверью, и вдвоем с Ефросиньей Михайловной на стол влезли, а Маргарита Михайловна, как грузная, на стол лезть побоялась, а только к дверному створу ухо присунула слушать.
Он, как вошел, сейчас же положил ей свою руку на темя и сказал по-духовному:
"Здравствуй, дочь моя!"
А она его руку своею рукою взяла да тихонько с головы и свела и просто пожала, и отвечает ему:
"Здравствуйте".
Он не обиделся и начал с ней дальше хладнокровно на "вы" говорить.
"Могу ли я у вас сесть и побеседовать?"
Она отвечает:
"Если вам это угодно, садитесь, только не запачкайтесь: на вас одежда шелковая, а здесь есть глина",
Он посмотрел на стул и сел, и не заметил, как рукавом это ее маленькое евангельице нечаянно столкнул, а без всякого множественного разговора прямо спросил ее:
"Вы леплением занимаетесь?"
Она отвечает:
"Да, леплю",
"Конечно, вы это делаете не по нужде, а по желанию?"
"Да, и по желанию и по нужде".
Он на нее посмотрел выразительно.
"По какой же нужде?"
"Всякий человек имеет нужду трудиться; это его назначение, и в этом для него польза".
"Да, если это не для моды, то хорошо".
А она отвечает:
"Если кто и для моды стал заниматься трудом вместо того, что прежде ничего не делал, то и это тоже не плохо".
Понимаешь, вдруг сделала такой оборот, как будто не он, а она ему будет давать назиданию. Но он ее стал строже спрашивать:
"Мне кажется, вы слабы и нездоровы?"
"Нет, - говорит она, - я совершенно здорова".
"Вы, говорят, мясо не едите?"
"Да, не ем""
"А отчего?"
"Мне не нравится".
"Вам вкус не нравится?"
"И вкус, и просто я не люблю видеть перед собою трупы".
Он и удивился.
"Какие, - спрашивает, - трупы?"
Она отвечает:
"Трупы птиц и животных. Кушанья, которые ставят на стол, ведь это все из их трупов".
"Как! это жаркое или соус - это трупы! Какое пустомыслие! И вы дали обет соблюдать это во всю жизнь?"
"Я не даю никаких обетов".
"Животных, - говорит, - показано употреблять в пищу".
А она отвечает:
"Это до меня не касается".
Он говорит:
"Стало быть, вы и больному не дадите мяса?"
"Отчего же, если ему это нужно, я ему дам".
"Так что же?"
"Ничего".
"А кто вас этому научил?"
"Никто".
"Однако как же вам это пришло в голову?"
"Вас это разве, интересует?"
"Очень! потому что эта глупость теперь у многих распространяется, и мы ее должны знать".
"В таком разе я вам скажу, как ко мне пришла эта глупость".
"Пожалуйста!"
"Мы жили в деревне с няней, и некому было зарезать цыплят, и мы их не зарезали, и жили, и цыплята жили, и я их кормила, и я увидала, что можно жить, никого не резавши, и мне это понравилось".
"А если б в это время к вам приехал больной человек, для которого надо зарезать цыпленка?"
"Я думаю, что для больного человека я бы цыпленка зарезала".
"Даже сама!"
"Да - даже сама".
"Своими, вот этими, нежными руками!"
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Скачать полный текст (200 Кб)
Перейти на страницу автора
|
|