|
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
- Да, но ей будет трудно платить: с таким характером и такими правилами, как у нее, она нигде себе места не нагреет.
- Другие помогут.
- Видите?.. Настоящие сектантки, у них все миром, - отозвалась хозяйка. - Гоните их, они не боятся и даже радуются.
- Ведь так и следует, - поддержала девушка.
- Фантазии!
- Однако так сказано: надо радоваться, когда терпим гонение за правду, и в самом деле, это очень помогает распространению идей. Нас гонят, а мы идем дальше и все говорим про хорошее все новым и новым людям...
- Ну, ты послушай, однако, сама: какая же, наконец, у самой тебя вера?
- А это такой деликатный вопрос, ma tante, которого я никому не позволяю касаться.
- Вон как уж у нас стали отвечать о вере! Это, кажется, совсем не по-нашенски.
- Да, это не по-вашенски, - рассмеявшись, ответила Лидия. - По-вашенски, "подобает вопросити входящего: рцы, чадо, како веруеши?"
Хозяйка постучала по столу веером и погрозила племяннице:
- Лида! В этот раз... что ты сказала здесь, это еще ничего, пусть это так и пройдет, но впредь помни, что у тебя есть мать и ты не должна быть помехой своим братьям в карьере!
- Этого, ma tante, не забудешь!
- Ну так и нечего либеральничать.
- А "како веруеши" - это разве либеральность?
- Это не по сезону.
- Ну, ma tante, извините: жизнь, в самом деле, дается всего один раз, и очень нерасчетливо ее приноравливать к какому бы то ни было сезону... Это скоро меняется.
Сказав это, девушка встала из-за трельяжа и вышла на середину комнаты. Теперь можно было видеть, что она очень красива. У нее стройная, удивительной силы и ловкости фигура, в самом деле, напоминающая статуэтку Дианы из Танагры (*27), и милое целомудренное выражение лица с умными и смелыми глазами.
6
Тетка на нее посмотрела, и на лице ее выразилось артистическое удовольствие; она просияла и тихо заметила:
- Желала бы я знать, где глаза у людей, которые смеют что-нибудь говорить против породы? Лида, неужели ты без корсета?
- Я хожу так постоянно.
- И стройна, как богиня. Но Валериан говорил мне, что у вас очень много урОдих, и _все_ теперь сняли кольца и решили не носить ни серег и никаких других украшений.
- Ему какая забота?
- Отчего же, его интересует все. Но разве это в самом деле правда?
- Правда.
- И вот вы увидите, что, наверное, многие не выдержат.
- Очень может быть.
- Которой серьги к лицу, та и не выдержит - наденет.
- Что же, если и не выдержит, то, по крайней мере, поучится выдерживать, и это что-нибудь стоит. Прощайте, ma tante.
- И у кого пребезобразная фигура, той лучше корсет.
- Ma tante, ну что нам за дело до таких пустяков? До свидания.
- До свидания. Красота ты, моя красота! Я только все не могу быть покойна, что ты кончишь тем, что уйдешь жить с каким-нибудь непротивленышем.
Лидия холодно, но ласково улыбнулась и молвила:
- Ma tante, как можно знать, что с кем будет? Ну, зато я не сбегу с оперным певцом.
- Нет! Бога ради нет! Лучше кто хочешь, но только чтоб не непротивленыш. Эти "малютки" и их курдючки... это всего противнее.
- Ах, ma tante, я уж и не знаю, что не противно!
- Ну, пусть лучше будет все противно, но только не так, как эти, которые учат, чтоб не венчаться и не крестить. Обвенчайся, и потом пусть бог тебя хранит, как ему угодно.
И тетка встала и начала ее крестить, а потом проводила ее в переднюю и тут ей шепнула:
- Не осуждай меня, что я была с тобой резка. Я так должна при этой женщине, да и тебе вперед советую при ней быть осторожной.
- О, пустяки, ma tante! Я никого не боюсь.
- Не боишься?.. Не говори о том, чего не знаешь.
- Ах, ma tante, я не хочу и знать: мне _нечего бояться_.
Сказав это, девушка заметалась, отыскивая рукою ручку двери, и вышла на лестницу смущенная, с пылающим лицом, на котором разом отражались стыд, гнев и сожаление.
Проходя мимо швейцара, она опустила вуалетку, но зоркий, наблюдательный взор швейцара все-таки видел, что она плакала.
- Эту тут завсегда пробирают! - сказал он стоявшему у ворот дворнику.
- Да, ей видать что попало! - ответил не менее наблюдательный дворник.
А хозяйка между тем возвратилась в свой "салон" и спросила:
- Как вам нравится этот экземплярец?
Гостья только опустила глаза кроткой лани и ответила:
- Все уловить нельзя, но везде и во всем сквозит живая красная нитка.
- О, да сегодня она еще очень тиха, а в прошлый раз дело чуть не дошло до скандала. Кто-то вспомнил наше доброе время и сказал, какие тогда бывали сваты, которым никто не смел отказать. Так она прямо ответила: "Как хорошо, что теперь хоть это не делается!"
- Они, из гимназий, так реальны, что совсем не понимают институтской теплоты.
- Нисколько! Я ее тогда прямо спросила, неужто ты бы не была тронута, если бы тебе подвели жениха? - так она даже вспыхнула и оторвала: "Я не крепостная девка!"
- Я говорю вам, везде красная нить. И какая заносчивость, с какою она самоуверенностью говорит о личном увлечении несчастной сестры этой Федоры!
- Она очень сострадательна к детям.
- Но что же делать, когда дети не наполняют женщине всей ее жизни?
- Ах, с детьми очень много хлопот!
- Да и даже простые, самые грубые люди при детях еще ищут забыться в любви. У меня в прачках семь лет живет прекрасная женщина и всегда с собой борется, а в результате все-таки всякий год посылает нового жильца в воспитательный дом. А анонимный автор все продолжает, без подписи, и ничего знать не хочет: придет, отколотит ее, и что есть, все оберет. И таковы они все. Альфонсизм в наших нравах. А когда я ей сказала: "Брось их всех вон или обратись к религии: это поможет", - она меня послушала и поехала в Кронштадт (*28), но оттуда на обратном пути купила выборгских кренделей и заехала к мерзавцу вместе чай пить, и теперь опять с коробком ходит и очень счастлива. Что же тут сделать? "Не могу, - говорит, - бес сильнее". Когда женщина сознает свою слабость, то с этим миришься.
- Да, миришься, потому что это наше простое, родное, русское.
- Вот, вот, вот! Это она, наша бедная русская бабья плоть, а не то что эти, какие-то куклы из аглицкой клеенки. Чисты, но холодны.
- О, как холодны! Ведь она вот стоит за детей, но она и их, заметьте, не любит.
- Да что вы?
- Я вас уверяю, она вообще о детях заботится, но никогда ими не восхищается и даже их не целует.
- Что не целует - это прекрасно.
- Положим, конечно, это, говорят, нездорово, но она это не любит!
- Неужели?.. Ведь это всем женщинам врожденно нежить детей.
- Нежить, нет! Она допускает только заботливость, а любить, по ее рассуждению, должно только того, кто сам имеет любовь к людям. А дети к тому неспособны.
- Да разве известно, что из маленького выйдет?
- Так и она говорит: "Я не люблю _неизвестных_ величин, я люблю то, что мне известно и понятно".
- Какое резонерство!
- Я и говорю: это отдает не сердцем, а математикой. Она даже не верит, что другие любят детей... "Иначе, - говорит, - не было бы таких негодяев, через которых русское имя в посмеянье у умных людей". Нашу славу и могущество они ведь не высоко ставят. И вообразите, они утверждают это на Майкове:
Величие народа в том,
Что носит в сердце он своем.
Хозяйка и гостья обе переглянулись и сразу же обе задумались, и лица их приняли не женское, официальное выражение. У гостьи и это прошло прежде, и она заметила:
- В то время как мы, русские женщины, подписываем адрес madame Adan, не худо бы, чтобы мы протестовали против учреждений, где не внушают уважения к русским началам.
Хозяйка стала нервно сучить в руках бумажку и, сдвинув брови, прошептала в раздумье:
- Кто же это, однако, начнет?
- Не все ли равно, кто?
- Но, однако... Бывало, брат мой Лука... Он независим, и никогда не был либерал, и ему нечего за себя бояться... Он, бывало, заговорит о чем угодно, но теперь он ни за что-с! Он самым серьезным образом отвернулся от нас и благоволит к Лидии, и это ужасно, потому что у него все состояние благоприобретенное, и он может отдать его кому хочет.
- Неужто все это может достаться Лидии Павловне?
- Всего легче! Брат Лука к моим сыновьям не благоволит, а брата Захарика считает мотом и "провальною ямой". Он содержит его семейство, но ему он ничего не оставит.
Гостья встала и отошла к открытому пианино и через минуту спросила:
- А где теперь супруга и дочери Захара Семеныча?
- Его жена... не знаю в точности... она в Италии или во Франции.
- Ее держало что-то в Вене.
- Ах, это уж давно прошло! Таких держав у нее не перечесть до вечера. Но с ней теперь ведь только три дочери, ведь Нина, младшая, уж год как вышла замуж за графа Z. Богат ужасно.
- И ужасно стар?
- Конечно, ему за семьдесят, а говорят, и больше, а ей лет двадцать. Много ведь их, четыре девки. А граф, старик, женился назло своим родным. Надеется еще иметь детей. Мы ездили просить ему благословение.
- Пусть бог поможет!
- Да. На свадьбе брат Захар сказал ему: "Пью за ваше здоровье бокал, а когда моя дочь подарит вам рога, я тогда за ее здоровье целую бутылку выпью".
В ответ на это гостья оборотилась от пианино лицом к хозяйке, и лицо ее уже не дышало милою кротостью лани, а имело выражение брыкливой козы, и она, по-видимому не кстати, но, в сущности, очень сообразительно, сказала:
- Очевидно, что дело начать надо вам.
- Но Лидия мне родная.
- Потому-то это и нужно: это покажет ваше беспристрастие и готовность все принести в жертву общественной пользе, а она будет устранена от наследства.
Хозяйка смотрела на гостью околдованным взглядом. Дело соображено было верно, но в душе у старухи что-то болталось туда и сюда, и она опять покрутила бумажку и шепнула:
- Не знаю... Дайте подумать. Я спрошу батюшку.
- Конечно, его и спросите.
- Хорошо, я спрошу.
7
В это время распахнулась дверь, и вошел седой, бодрый и кругленький генерал с ученым значком и с веселыми серыми проницательными глазами на большом гладком лице, способном принимать разнообразные выражения.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Скачать полный текст (108 Кб)
Перейти на страницу автора
|