 |
|
|
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Он с нетерпением умылся, надел новый сюртук, надушил чистый носовой платок цветочным одеколоном. Но когда он, уже совсем одетый, собрался выходить, его неожиданно остановил Гайнан.
- Ваше благородие! - сказал черемис необычным мягким и просительным тоном и вдруг затанцевал на месте. Он всегда так танцевал, когда сильно волновался или смущался чем-нибудь: выдвигал то одно, то другое колено вперед, поводил плечами, вытягивал и прямил шею и нервно шевелил пальцами опущенных рук.
- Что тебе еще?
- Ваше благородие, хочу тебе, поджаласта, очеяь попросить. Подари мне белый господин.
- Что такое? Какой белый господин?
- А который велел выбросить. Вот этот, вот...
Он показал пальцем за печку, где стоял на полу бюст Пушкина, приобретенный как-то Ромашовым у захожего разносчика. Этот бюст, кстати, изображавший, несмотря на надпись на нем, старого еврейского маклера, а не великого русского поэта, был так уродливо сработан, так засижен мухами и так намозолил Ромашову глаза, что он действительно приказал на днях Гайнану выбросить его на двор.
- Зачем он тебе? - спросил подпоручик смеясь. - Да бери, сделай милость, бери. Я очень рад. Мне не нужно. Только зачем тебе?
Гайнан молчал и переминался с ноги на ногу.
- Ну, да ладно, бог с тобой, - сказал Ромашов. - Только ты знаешь, кто это?
Гайнан ласково и смущенно улыбнулся и затанцевал пуще прежнего.
- Я не знай... - И утер рукавом губы.
- Не знаешь - так знай. Это - Пушкин. Александр Сергеич Пушкин. Понял? Повтори за мной: Александр Сергеич...
- Бесиев, - повторил решительно Гайнан.
- Бесиев? Ну, пусть будет Бесиев, - согласился Ромашов. - Однако я ушел. Если придут от Петерсонов, скажешь, что подпоручик ушел, а куда - неизвестно. Понял? А если что-нибудь по службе, то беги за мной на квартиру поручика Николаева. Прощай, старина!.. Возьми из собрания мой ужин, и можешь его съесть.
Он дружелюбно хлопнул по плечу черемиса, который в ответ молча улыбнулся ему широко, радостно и фамильярно.
4
На дворе стояла совершенно черная, непроницаемая ночь, так что сначала Ромашову приходилось, точно слепому, ощупывать перед собой дорогу. Ноги его в огромных калошах уходили глубоко в густую, как рахат-лукум, грязь и вылезали оттуда со свистом и чавканьем. Иногда одну из калош засасывало так сильно, что из нее выскакивала нога, и тогда Ромашову приходилось, балансируя на одной ноге, другой ногой впотьмах наугад отыскивать исчезнувшую калошу.
Местечко точно вымерло, даже собаки не лаяли. Из окон низеньких белых домов кое-где струился туманными прямыми полосами свет и длинными косяками ложился на желто-бурую блестящую землю. Но от мокрых и липких заборов, вдоль которых все время держался Ромашов, от сырой коры тополей, от дорожной грязи пахло чем-то весенним, крепким, счастливым, чем-то бессознательно и весело раздражающим. Даже сильный ветер, стремительно носившийся по улицам, дул по-весеннему неровно, прерывисто, точно вздрагивая, путаясь и шаля.
Перед домом, который занимали Николаевы, подпоручик остановился, охваченный минутной слабостью и колебанием. Маленькие окна были закрыты плотными коричневыми занавесками, но за ними чувствовался ровный, яркий свет. В одном месте портьера загнулась, образовав длинную, узкую щель. Ромашов припал головой к стеклу, волнуясь и стараясь дышать как можно тише, точно его могли услышать в комнате.
Он увидел лицо и плечи Александры Петровны, сидевшей глубоко и немного сгорбившись на знакомом диване из зеленого рипса. По этой позе и по легким движениям тела, по опущенной низко голове видно было, что она занята рукодельем.
Вот она внезапно выпрямилась, подняла голову кверху и глубоко передохнула... Губы ее шевелятся... "Что она говорит? - думал Ромашов. - Вот улыбнулась. Как это странно - глядеть сквозь окно на говорящего человека и не слышать его!"
Улыбка внезапно сошла с лица Александры Петровны, лоб нахмурился. Опять быстро, с настойчивым выражением зашевелились губы, и вдруг опять улыбка - шаловливая и насмешливая. Вот покачала головой медленно и отрицательно. "Может быть, это про меня?" - робко подумал Ромашов. Чем-то тихим, чистым, беспечно-спокойным веяло на него от этой молодой женщины, которую он рассматривал теперь, точно нарисованную на какой-то живой, милой давно знакомой картине. "Шурочка!" - прошептал Ромашов нежно.
Александра Петровна неожиданно подняла лицо от работы и быстро, с тревожным выражением повернула его к окну. Ромашову показалось, что она смотрит прямо ему в глаза. У него от испуга сжалось и похолодело сердце, и он поспешно отпрянул за выступ стены. На одну минуту ему стало совестно. Он уже почти готов был вернуться домой, но преодолел себя и через калитку прошел в кухню.
В то время как денщик Николаевых снимал с него грязные калоши и очищал ему кухонной тряпкой сапоги, а он протирал платком запотевшие в тепле очки, поднося их вплотную к близоруким глазам, из гостиной послышался звонкий голос Александры Петровны:
- Степан, это приказ принесли?
"Это она нарочно! - подумал, точно казня себя, подпоручик. - Знает ведь, что я всегда в такое время прихожу".
- Нет, это я, Александра Петровна! - крикнул он в дверь фальшивым голосом.
- А! Ромочка! Ну, входите, входите. Чего вы там застряли? Володя, это Ромашов пришел.
Ромашов вошел, смущенно и неловко сгорбившись и без нужды потирая руки.
- Воображаю, как я вам надоел, Александра Петровна.
Он сказал это, думая, что у него выйдет весело и развязно, но вышло неловко и, как ему тотчас же показалось, страшно неестественно.
- Опять за глупости! - воскликнула Александра Петровна. - Садитесь, будем чай пить.
Глядя ему в глаза внимательно и ясно, она, по обыкновению энергично пожала своей маленькой, теплой и мягкой рукой его холодную руку.
Николаев сидел спиной к ним, у стола, заваленного книгами атласами и чертежами. Он в этом году должен был держать экзамен в академию генерального штаба и весь год упорно, без отдыха готовился к нему. Это был уже третий экзамен, так как два года подряд он проваливался.
Не оборачиваясь назад, глядя в раскрытую перед ним книгу, Николаев протянул Ромашову руку через плечо и сказал спокойным, густым голосом:
- Здравствуйте, Юрий Алексеич. Новостей нет? Шурочка! Дай ему чаю. Уж простите меня, я занят.
"Конечно, я напрасно пришел, - опять с отчаянием подумал Ромашов. - О, я дурак!"
- Нет, какие же новости... Центавр разнес в собрании подполковника Леха. Тот был совсем пьян, говорят. Везде в ротах требует рубку чучел... Епифана закатал под арест.
- Да? - рассеянно переспросил Николаев. - Скажите пожалуйста.
- Мне тоже влетело - на четверо суток... Одним словом; новости старые.
Ромашову казалось, что голос у него какой-то чужой и такой сдавленный, точно в горле что-то застряло. "Каким я, должно быть, кажусь жалким!" - подумал он, но тотчас же успокоил себя тем обычным приемом, к которому часто прибегают застенчивые люди: "Ведь это всегда, когда конфузишься, то думаешь, что все это видят, а на самом деле только тебе это заметно, а другим вовсе нет".
Он сел на кресло рядом с Шурочкой, которая, быстро мелькая крючком, вязала какое-то кружево. Она никогда не сидела без дела, и все скатерти, салфеточки, абажуры и занавески в доме были связаны ее руками.
Ромашов осторожно взял пальцами нитку, шедшую от клубка к ее руке, и спросил:
- Как называется это вязанье?
- Гипюр. Вы в десятый раз спрашиваете.
Шурочка вдруг быстро, внимательно взглянула на подпоручика и так же быстро опустила глаза на вязанье. Но сейчас же опять подняла их и засмеялась.
- Да вы ничего, Юрий Алексеич... вы посидите и оправьтесь немного. "Оправьсь!" - как у вас командуют.
Ромашов вздохнул и покосился на могучую шею Николаева, резко белевшую над воротником серой тужурки.
- Счастливец Владимир Ефимыч, - сказал он. - Вот летом в Петербург поедет... в академию поступит.
- Ну, это еще надо посмотреть! - задорно, по адресу мужа, воскликнула Шурочка. - Два раза с позором возвращались в полк. Теперь уж в последний.
Николаев обернулся назад. Его воинственное и доброе лицо с пушистыми усами покраснело, а большие, темные, воловьи глаза сердито блеснули.
- Не болтай глупостей, Шурочка! Я сказал: выдержу - и выдержу. - Он крепко стукнул ребром ладони по столу. - Ты только сидишь и каркаешь. Я сказал!..
- Я сказал! - передразнила его жена и тоже, как и он, ударила маленькой смуглой ладонью по колену. - А ты вот лучше скажи-ка мне, каким условиям должен удовлетворять боевой порядок части? Вы знаете, - бойко и лукаво засмеялась она глазами Ромашову, - я ведь лучше его тактику знаю. Ну-ка, ты, Володя, офицер генерального штаба, - каким условиям?
- Глупости, Шурочка, отстань, - недовольно буркнул Николаев.
Но вдруг он вместе со стулом повернулся к жене, и в его широко раскрывшихся красивых и глуповатых глазах показалось растерянное недоумение, почти испуг.
- Постой, девочка, а ведь я и в самом деле не все помню. Боевой порядок? Боевой порядок должен быть так построен, чтобы он как можно меньше терял от огня, потом, чтобы было удобно командовать... Потом... постой...
- За постой деньги платят, - торжествующе перебила Шурочка.
И она заговорила скороговоркой, точно первая ученица, опустив веки и покачиваясь:
- Боевой порядок должен удовлетворять следующим условиям: поворотливости, подвижности, гибкости, удобству командования, приспособляемости к местности; он должен возможно меньше терпеть от огня, легко свертываться и развертываться и быстро переходить в походный порядок... Все!..
Она открыла глаза, с трудом перевела дух и, обратив смеющееся, подвижное лицо к Ромашову, спросила:
- Хорошо?
- Черт, какая память! - завистливо, но с восхищением произнес Николаев, углубляясь в свои тетрадки.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Скачать полный текст (453 Кб)
Перейти на страницу автора
|
|