 |
|
|
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Приехал капитан Тальман с женой: оба очень высокие, плотные; она - нежная, толстая, рассыпчатая блондинка, он - со смуглым, разбойничьим лицом, с беспрестанным кашлем и хриплым голосом. Ромашов уже заранее знал, что сейчас Тальман скажет свою обычную фразу, и он, действительно, бегая цыганскими глазами, просипел:
- А что, подпоручик, в карточной уже винтят?
- Нет еще. Все в столовой.
- Нет еще? Знаешь, Сонечка, я того... пойду в столовую - "Инвалид" пробежать. Вы, милый Ромашов, попасите ее... ну, там какую-нибудь кадриленцию.
Потом в переднюю впорхнуло семейство Лыкачевых - целый выводок хорошеньких, смешливых и картавых барышень во главе с матерью - маленькой, живой женщиной, которая в сорок лет танцевала без устали и постоянно рожала детей - "между второй и третьей кадрилью", как говорил про нее полковой остряк Арчаковский.
Барышни, разнообразно картавя, смеясь и перебивая друг дружку, набросились на Ромашова:
- Отчего вы к нам не пьиходили?
- Звой, звой, звой!
- Нехолосый, нехолосый, нехолосый!
- Звой, звой!
- Пьиглашаю вас на пейвую кадъиль.
- Mesdames!.. Mesdames! - говорил Ромашов, изображая собою против воли любезного кавалера и расшаркиваясь во все стороны.
В это время он случайно взглянул на входную дверь и увидал за ее стеклом худое и губастое лицо Раисы Александровны Петерсон под белым платком, коробкой надетым поверх шляпы. Ромашов поспешно, совсем по-мальчишески, юркнул в гостиную. Но как ни короток был этот миг и как ни старался подпоручик уверить себя, что Раиса его не заметила, - все-таки он чувствовал тревогу; в выражении маленьких глаз его любовницы почудилось ему что-то новое и беспокойное, какая-то жестокая, злобная и уверенная угроза.
Он прошел в столовую. Там уже набралось много народа; почти все места за длинным, покрытым клеенкой столом были заняты. Синий табачный дым колыхался в воздухе. Пахло горелым маслом из кухни. Две или три группы офицеров уже начинали выпивать и закусывать. Кое-кто читал газеты. Густой и пестрый шум голосов сливался со стуком ножей, щелканьем бильярдных шаров и хлопаньем кухонной двери. По ногам тянуло холодом из сеней.
Ромашов отыскал поручика Бобетинского и подошел к нему. Бобетинский стоял около стола, засунув руки в карманы брюк, раскачиваясь на носках и на каблуках и щуря глаза от дыма папироски. Ромашов тронул его за рукав.
- Что? - обернулся он и, вынув одну руку из кармана, не переставая щуриться, с изысканным видом покрутил длинный рыжий ус, скосив на него глаза и отставив локоть вверх. - А-а! Это вы? Эчень приэтно...
Он всегда говорил таким ломаным, вычурным тоном, подражая, как он сам думал, гвардейской золотой молодежи. Он был о себе высокого мнения, считая себя знатоком лошадей и женщин, прекрасным танцором и притом изящным, великосветским, но, несмотря на свои двадцать четыре года, уже пожившим и разочарованным человеком. Поэтому он всегда держал плечи картинно поднятыми кверху, скверно французил, ходил расслабленной походкой и, когда говорил, делал усталые, небрежные жесты.
- Петр Фаддеевич, милый, пожалуйста, подирижируйте нынче за меня, - попросил Ромашов.
- Ме, мон ами! - Бобетинский поднял кверху плечи и брови и сделал глупые глаза. - Но... мой дрюг, - перевел он по-русски. - С какой стати? Пуркуа? [Почему? (фр.)] Право, вы меня... как это говорится?.. Вы меня эдивляете!..
- Дорогой мой, пожалуйста...
- Постойте... Во-первых, без фэ-миль-ярностей. Чтэ это тэкое - дорогой, тэкой-сякой е цетера? [и так далее (фр.)]
- Ну, умоляю вас, Петр Фаддеич... Голова болит... и горло... положительно не могу.
Ромашов долго и убедительно упрашивал товарища. Наконец он даже решил пустить в дело лесть.
Ведь никто же в полку не умеет так красиво и разнообразно вести танцы, как Петр Фаддеевич. И кроме того, об этом также просила одна дама...
- Дама?.. - Бобетинский сделал рассеянное и меланхолическое лицо. - Дама? Дрюг мой, в мои годы... - Он рассмеялся с деланной горечью и разочарованием. - Что такое женщина? Ха-ха-ха... Юн енигм! [Загадка! (фр.)] Ну, хорошо, я, так и быть, согласен... Я согласен.
И таким же разочарованным голосом он вдруг прибавил:
- Мон шер ами, а нет ли у вас... как это называется... трех рюблей?
- К сожалению!.. - вздохнул Ромашов.
- А рубля?
- Мм!..
- Дезагреабль-с... [Неприятно-с... (фр.)] Ничего не поделаешь. Ну, пойдемте в таком случае выпьем водки.
- Увы! И кредита нет, Петр Фаддеевич.
- Да-а? О, повр апфан!.. [Бедный ребенок!.. (фр.)] Все равно, пойдем. - Бобетинский сделал широкий и небрежный жест великодушия. - Я вас приветствую.
В столовой между тем разговор становился более громким и в то же время более интересным для всех присутствующих. Говорили об офицерских поединках, только что тогда разрешенных, и мнения расходились.
Больше всех овладел беседой поручик Арчаковский - личность довольно темная, едва ли не шулер. Про него втихомолку рассказывали, что еще до поступления в полк, во время пребывания в запасе, он служил смотрителем на почтовой станции и был предан суду за то, что ударом кулака убил какого-то ямщика.
- Это хорошо дуэль в гвардии - для разных там лоботрясов и фигель-миглей, - говорил грубо Арчаковский, - а у нас... Ну, хорошо, я холостой... положим, я с Василь Василичем Липским напился в собрании и в пьяном виде закатил ему в ухо. Что же нам делать? Если он со мной не захочет стреляться - вон из полка; спрашивается, что его дети будут жрать? А вышел он на поединок, я ему влеплю пулю в живот, и опять детям кусать нечего... Чепуха все.
- Гето... ты подожди... ты повремени, - перебил его старый и пьяный подполковник Лех, держа в одной руке рюмку, а кистью другой руки делая слабые движения в воздухе, - ты понимаешь, что такое честь мундира?.. Гето, братец ты мой, та-акая штука... Честь, она... Вот, я помню, случай у нас был в Темрюкском полку в тысячу восемьсот шестьдесят втором году.
- Ну, знаете, ваших случаев не переслушаешь, - развязно перебил его Арчаковский, - расскажете еще что-нибудь, что было за царя Гороха.
- Гето, братец... ах, какой ты дерзкий... Ты еще мальчишка, а я, гето... Был, я говорю, такой случай...
- Только кровь может смыть пятно обиды, - вмешался напыщенным тоном поручик Бобетинский и по-петушиному поднял кверху плечи.
- Гето, был у нас прапорщик Солуха, - силился продолжать Лех.
К столу подошел, выйдя из буфета, командир первой роты, капитан Осадчий.
- Я слышу, что у вас разговор о поединках. Интересно послушать, - сказал он густым, рыкающим басом, сразу покрывая все голоса. - Здравия желаю, господин подполковник. Здравствуйте, господа.
- А, колосс родосский, - ласково приветствовал его Лех. - Гето... садись ты около меня, памятник ты этакий... Водочки выпьешь со мною?
- И весьма, - низкой октавой ответил Осадчий.
Этот офицер всегда производил странное и раздражающее впечатление на Ромашова, возбуждая в нем чувство, похожее на страх и на любопытство. Осадчий славился, как и полковник Шульгович, не только в полку, но и во всей дивизии своим необыкновенным по размерам и красоте голосом, а также огромным ростом и страшной физической силой. Был он известен также и своим замечательным знанием строевой службы. Его иногда, для пользы службы, переводили из одной роты в другую, и в течение полугода он умел делать из самых распущенных, захудалых команд нечто похожее по стройности и исполнительности на огромную машину, пропитанную нечеловеческим трепетом перед своим начальником. Его обаяние и власть были тем более непонятны для товарищей, что он не только никогда не дрался, но даже и бранился лишь в редких, исключительных случаях. Ромашову всегда чуялось в его прекрасном сумрачном лице, странная бледность которого еще сильнее оттенялась черными, почти синими волосами, что-то напряженное, сдержанное и жестокое, что-то присущее не человеку, а огромному, сильному зверю. Часто, незаметно наблюдая за ним откуда-нибудь издали, Ромашов воображал себе, каков должен быть этот человек в гневе, и, думая об этом, бледнел от ужаса и сжимал холодевшие пальцы. И теперь он не отрываясь глядел, как этот самоуверенный, сильный человек спокойно садился у стены на предупредительно подвинутый ему стул.
Осадчий выпил водки, разгрыз с хрустом редиску и спросил равнодушно:
- Ну-с, итак, какое же резюме почтенного собрания?
- Гето, братец ты мой, я сейчас рассказываю... Был у нас случай, когда я служил в Темрюкском полку. Поручик фон Зоон, - его солдаты звали "Под-Звон", - так он тоже однажды в собрании...
Но его перебил Липский, сорокалетний штабс-капитан, румяный и толстый, который, несмотря на свои годы, держал себя в офицерском обществе шутом и почему-то усвоил себе странный и смешной тон избалованного, но любимого всеми комичного мальчугана.
- Позвольте, господин капитан, я вкратце. Вот поручик Арчаковский говорит, что дуэль - чепуха. "Треба, каже, як у нас у бурсе - дал раза по потылице и квит". Затем дебатировал поручик Бобетинский, требовавший крови. Потом господин подполковник тщетно тщились рассказать анекдот из своей прежней жизни, но до сих пор им это, кажется, не удалось. Затем, в самом начале рассказа, подпоручик Михин заявили под шумок о своем собственном мнении, но ввиду недостаточности голосовых средств и свойственной им целомудренной стыдливости мнение это выслушано не было.
Подпоручик Михин, маленький, слабогрудый юноша, со смуглым, рябым и веснушчатым лицом, на котором робко, почти испуганно глядели нежные темные глаза, вдруг покраснел до слез.
- Я только, господа... Я, господа, может быть, ошибаюсь, - заговорил он, заикаясь и смущенно комкая свое безбородое лицо руками. - Но, по-моему, то есть я полагаю... нужно в каждом отдельном случае разбираться. Иногда дуэль полезна, это безусловно, и каждый из нас, конечно, выйдет к барьеру. Безусловно. Но иногда, знаете, это... может быть, высшая честь заключается в том, чтобы... это... безусловно простить... Ну, я не знаю, какие еще могут быть случаи... вот...
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Скачать полный текст (453 Кб)
Перейти на страницу автора
|
|