Главная / Стихи / Проза / Биографии

Поиск:
 

Классикару

Село Степанчиково и его обитатели (Федор Достоевский)


Страницы: 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45 


Я смотрел на дядю во все глаза. Фамилия Ежевикин совершенно вылетела у меня из головы. Я геройствовал, всю дорогу мечтал о своей предполагаемой суженой, строил для нее великодушные планы и совершенно позабыл ее фамилию или, лучше сказать, не обратил на это никакого внимания с самого начала.

- Как отец? - отвечал тоже шепотом. - Да ведь, я думал, она сирота?

- Отец, братец, отец. И знаешь, пречестнейший, преблагороднейший человек, и даже не пьет, а только так из себя шута строит. Бедность, брат, страшная, восемь человек детей! Настенькиным жалованьем и живут. Из службы за язычок исключили. Каждую неделю сюда ездит. Гордый какой - ни за что не возьмет. Давал, много раз давал, - не берет! Озлобленный человек!

- Ну что, брат Евграф Ларионыч, что там у вас нового? - спросил дядя и крепко ударил его по плечу, заметив, что мнительный старик уже подслушивал наш разговор.

- А что нового, благодетель? Валентин Игнатьич вчера объяснение подавали-с по Тришина делу. У того в бунт`ах недовес муки оказался. Это барыня, тот самый Тришин, что смотрит на вас, а сам точно самовар раздувает. Может, изволите помнить? Вот Валентин-то Игнатьич и пишет про Тришина: "Уж если,говорит он, - часто поминаемый Тришин чести своей родной племянницы не мог уберечь, - а та с офицером прошлого года сбежала, - так где же, говорит, было ему уберечь казенные вещи?" Это он в бумаге своей так и поместил - ей-богу, не вру-с.

- Фи! Какие вы истории рассказываете! - закричала Анфиса Петровна.

- Именно, именно, именно! Зарапортовался ты, брат Евграф, - поддакнул дядя. - Эй, пропадешь за язык! Человек ты прямой, благородный, благонравный - могу заявить, да язык-то у тебя ядовитый! И удивляюсь я, как ты там с ними ужиться не можешь! Люди они, кажется, добрые, простые...

- Отец и благодетель! да простого-то человека я и боюсь! - вскричал старик с каким-то особенным одушевлением.

Ответ мне понравился. Я быстро подошел к Ежевикину и крепко пожал ему руку. По правде, мне хотелось хоть чем-нибудь протестовать против всеобщего мнения, показав открыто старику мое сочувствие. А может быть, кто знает! может быть, мне хотелось поднять себя в мнении Настасьи Евграфовны. Но из движения моего ровно ничего не вышло путного.

- Позвольте спросить вас, - сказал я, по обычаю моему покраснев и заторопившись, слыхали вы про иезуитов?

- Нет, отец родной, не слыхал; так разве что-нибудь... да где нам! А что-с?

- Так... я было, кстати, хотел рассказать... Впрочем, напомните мне при случае. А теперь, будьте уверены, что я вас понимаю и ... умею ценить...

И, совершенно смешавшись, я еще раз схватил его за руку.

- Непременно, батюшка, напомню, непременно напомню! Золотыми литерами запишу. Вот, позвольте, и узелок завяжу, для памяти.

И он действительно завязал узелок, отыскав сухой кончик на своем грязном, табачном платке.

- Евграф Ларионыч, берите чаю, - сказала Прасковья Ильинична.

- Тотчас, раскрасавица барыня, тотчас, то есть принцесса, а не барыня! Это вам за чаек. Степана Алексеича Бахчеева встретил дорогой, сударыня. Такой развеселый, что на тебе! Я уж подумал, не жениться ли собираются? Польсти, польсти! - проговорил он полушепотом, пронося мимо меня чашку, подмигивая мне и прищуриваясь. - А что же благодетеля-то главного не видать, Фомы Фомича-с? разве не прибудут к чаю ?

Дядя вздрогнул, как будто его ужалили, и робко взглянул на генеральшу.

- Уж я, право, не знаю, - отвечал он нерешительно, с каким-то странным смущением. - Звали его, да он... Не знаю, право, может быть, не в расположении духа. Я уже посылал Видоплясова и... разве, впрочем, мне самому сходить?

- Заходил я к ним сейчас, - таинственно проговорил Ежевикин.

- Может ли быть? - вскрикнул дядя в испуге. - Ну, что ж?

- Наперед всего заходил-с, почтение свидетельствовал. Сказали, что они в уединении чаю напьются, а потом прибавили, что они и сухой хлебной корочкой могут быть сыты, да-с.

Слова эти, казалось, поразили дядю настоящим ужасом.

- Да ты б объяснил ему, Евграф Ларионыч, ты б рассказал, - проговорил наконец дядя, смотря на старика с тоской и упреком.

- Говорил-с, говорил-с.

- Ну?

- Долго не изволили мне отвечать-с. За математической задачей какой-то сидели, определяли что-то; видно, головоломная задача была. Пифагоровы штаны при мне начертили - сам видел. Три раза повторял; уж на четвертый только подняли головку и как будто впервые меня увидали. " Не пойду, говорят, там теперь ученый приехал, так уж где нам быть подле такого светила". Так и изволили выразиться, что подле светила.

И старикашка искоса, с насмешкою, взглянул на меня.

- Ну, так я и ждал! - вскричал дядя, всплеснув руками, - так я и думал! Ведь это он про тебя, Сергей, говорит, что "ученый". Ну, что теперь делать?

- Признаюсь, дядюшка, - отвечал я с достоинством пожимая плечами, - по-моему, это такой смешной отказ, что не стоит обращать и внимания, и я, право, удивляюсь вашему смущению.

- Ох, братец, не знаешь ты ничего! - вскрикнул он, энергически махнув рукой.

- Да уж теперь нечего горевать-с, - ввязалась вдруг девица Перепелицына, - коли все причины злые от вас самих спервоначалу произошли-с, Егор Ильич-с. Снявши голову, по волосам не плачут-с. Послушали бы маменьку-с, так теперь бы и не плакали-с.

- Да чем же, Анна Ниловна, я-то виноват? побойтесь бога! - проговорил дядя умоляющим голосом, как будто напрашиваясь на объяснение.

- Я бога боюсь, Егор Ильич; а происходит все оттого, что вы эгоисты-с и родительницу не любите-с, - с достоинством отвечала девица Перепелицына. - Отчего вам было, спервоначалу, воли их не уважать-с? Они вам мать-с. А я вам неправды не стану говорить-с. Я сама подполковничья дочь, а не какая-нибудь-с.

Мне показалось, что Перепелицына ввязалась в разговор единственно с тою целию, чтоб объявить всем нам, и особенно мне, новоприбывшему, что она сама подполковничья дочь, а не какая-нибудь-с.

- Оттого, что он оскорбляет мать свою, - грозно проговорила наконец сама генеральша.

- Маменька, помилосердуйте! Где же я вас оскорбляю?

- Оттого, что ты мрачный эгоист, Егорушка, - продолжала генеральша, все более и более одушевляясь.

- Маменька, маменька! где же я мрачный эгоист? - вскричал дядя почти в отчаянии, - пять дней, целых пять дней вы сердитесь на меня и не хотите со мной говорить! А за что? за что? Пусть же судят меня, пусть целый свет меня судит! Пусть, наконец, услышат и мое оправдание. Я долго молчал, маменька; вы не хотели слушать меня: пусть же теперь люди меня услышат. Анфиса Петровна! Павел Семеныч, благороднейший Павел Семеныч! Сергей, друг мой! ты человек посторонний, ты, так сказать, зритель, ты беспристрастно можешь судить...

- Успокойтесь, Егор Ильич, успокойтесь, - вскрикнула Анфиса Петровна, - не убивайте маменьку!

- Я не убью маменьку, Анфиса Петровна; но вот грудь моя - разите! - продолжал дядя, разгоряченный до последней степени, что бывает иногда с людьми слабохарактерными, когда их выведут из последнего терпения, хотя вся горячка их походит на огонь от зажженной соломы, - я хочу сказать, Анфиса Петровна, что я никого не оскорблю. Я и начну с того, что Фома Фомич благороднейший, честнейший человек и, вдобавок, человек высших качеств, но ... но он был несправедлив ко мне в этом случае.

- Гм! - промычал Обноскин, как будто желая поддразнить еще более дядю.

- Павел Семеныч, благороднейший Павел Семеныч! неужели ж вы в самом деле думаете, что я, так сказать, бесчувственный столб? Ведь я вижу, ведь я понимаю, со слезами сердца, можно сказать, понимаю, что все эти недоразумения от излишней любви его ко мне происходят. Но, воля ваша, он, ей-богу, несправедлив в этом случае. Я все расскажу. Я хочу рассказать теперь эту историю, Анфиса Петровна, во всей ее ясности и подробности, чтоб видели, с чего дело вышло и справедливо ли на меня сердится маменька, что я не угодил Фоме Фомичу. Выслушай и ты меня, Сережа, - прибавил он, обращаясь ко мне, что делал и во все продолжение рассказа, как будто бы боясь других слушателей и сомневаясь в их сочувствии, - выслушай и ты меня, и реши: прав я или нет. Вот видишь, вот с чего началась вся история: неделю назад - да, именно не больше недели, - проезжает через наш город бывший начальник мой, генерал Русапетов, с супругою и свояченицею. Останавливаются на время. Я поражен. Спешу воспользоваться случаем, лечу, представляюсь и приглашаю к себе на обед. Обещал, если можно будет. То есть благороднейший человек, я тебе скажу; блестит добродетелями и, вдобавок, вельможа! Свояченицу свою облагодетельствовал; одну сироту замуж выдал за дивного молодого человека (теперь стряпчим в Малинове; еще молодой человек, но с каким-то, можно сказать, универсальным образованием!) - словом, из генералов генерал! Ну, у нас, конечно, возня, трескотня, повара, фрикасеи; музыку выписываю. Я, разумеется, рад и смотрю именинником! Не понравилось Фоме Фомичу, что я рад и смотрю именинником! Сидел за столом - помню еще, подавали его любимый киселек со сливками, - молчал-молчал да как вскочит: "Обижают меня, обижают!" - "Да чем же, говорю, тебя, Фома Фомич, обижают?" - "Вы теперь, говорит, мною пренебрегаете; вы генералами теперь занимаетесь; вам теперь генералы дороже меня!" Ну, разумеется, я теперь все это вкратце тебе передаю; так сказать, одну только сущность; но если бы ты знал, что он еще говорил... словом, потряс всю мою душу! Что ты будешь делать? Я, разумеется, падаю духом; фрапировало меня это, можно сказать; хожу как мокрый петух. Наступает торжественный день. Генерал присылает сказать, что не может: извиняется - значит, не будет. Я к Фоме: "Ну, Фома, успокойся! Не будет!" Что ж бы ты думал? Не прощает, да и только! "Обидели, говорит, меня, да и только!" Я и так и сяк. "Нет, говорит, ступайте к своим генералам; вам генералы дороже меня; вы узы дружества, говорит, разорвали". Друг ты мой! ведь я понимаю, за что он сердится. Я не столб, не баран, не тунеядец какой-нибудь! Ведь это он из излишней любви ко мне, так сказать, из ревности делает - он это сам говорит, - он ревнует меня к генералу, расположение мое боится потерять, испытывает меня, хочет узнать, чем я для него могу пожертвовать. "Нет, говорит, я сам для вас все равно, что генерал, я сам для вас ваше превосходительство! Тогда помирюсь с вами, когда вы мне свое уважение докажете". - "Чем же я тебе докажу мое уважение, Фома Фомич?" - "А называйте, говорит, меня целый день: ваше превосходительство; тогда и докажете уважение". Упадаю с облаков! Можешь представить себе мое удивление! "Да послужит это, говорит, вам уроком, чтоб вы не восхищались вперед генералами, когда и другие люди, может, еще почище ваших всех генералов! "Ну, тут уж я не вытерпел, каюсь! открыто каюсь! "Фома Фомич, говорю, разве это возможное дело? Ну, могу ли я решиться на это? Разве я могу, разве я вправе произвести тебя в генералы? Подумай, кто производит в генералы? Ну, как я скажу тебе: ваше превосходительство? Да ведь это, так сказать, посягновение на величие судеб! Да ведь генерал служит украшением отечеству: генерал воевал, он свою кровь на поле чести пролил! Как же я тебе-то скажу: ваше превосходительство?" Не унимается, да и только! "Что хочешь, говорю, Фома, все для тебя сделаю. Вот ты велел мне сбрить бакенбарды, потому что в них мало патриотизма, - я сбрил, поморщился, а сбрил. Мало того, сделаю все, что тебе будет угодно, только откажись от генеральского сана!" - "Нет, говорит, не помирюсь до тех пор, пока не скажут: ваше превосходительство! Это, говорит, для нравственности вашей будет полезно: это смирит ваш дух!" - говорит. И вот теперь уж неделю, целую неделю говорить не хочет со мной; на всех, кто ни приедет, сердится. Про тебя услыхал, что ученый, - это я виноват: погорячился, разболтал! - так сказал, что нога его в доме не будет, если ты в дом войдешь. "Значит, говорит, уж я теперь для вас не ученый". Вот беда будет, как узнает теперь про Коровкина! Ну помилуй, ну посуди, ну чем же я тут виноват? Ну неужели ж решиться сказать ему "ваше превосходительство"? Ну можно ли жить в таком положении? Ну за что он сегодня бедняка Бахчеева из-за стола прогнал? Ну, положим, Бахчеев не сочинил астрономии; да ведь и я не сочинил астрономии, да ведь и ты не сочинил астрономии... Ну за что, за что?


Страницы: 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45 

Скачать полный текст (436 Кб)
Перейти на страницу автора


Главная / Стихи / Проза / Биографии       Современные авторы - на серверах Стихи.ру и Проза.ру

Rambler's Top100
Rambler's Top100
© Литературный клуб. Все произведения, опубликованные на этом сервере, перешли в общественное достояние. Срок охраны авторских прав на них закончился и теперь они могут свободно копироваться в Интернете. Информация о сервере и контактные данные.