 |
|
|
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
- Довольно! - холодно сказала она. Он не понял, почти не слыхал и сделал движение схватить ее опять, но она отскочила шага на два и предостерегающе сказала:
- Ой-ра!
Это сводило его с ума. Земля уплывала из-под ног, бесполезное, обманутое напряжение было болезненно. Он качался и тянулся к ней жадными руками, в которых было еще ощущение теплого гибкого тела, нагота которого ласкала даже сквозь шелк кофточки. На губах было пьяное прикосновение мягкой груди, подавшейся за жесткой холодной материей.
Михайлов застонал, как зверь, у которого вырвали добычу.
Но Евгения Самойловна уже стояла в нескольких шагах и, как будто совершенно спокойно, поправляла растрепавшиеся волосы.
- Однако! - слегка дрожащим голосом сказала она. - Вы становитесь опасным... Хотя мне это нравится!
Она звонко засмеялась, сверкнула ему в лицо блестящими черными глазами и побежала к столу.
Михайлов медленно пошел за нею. Тело его горело и дрожало, темные деревья медленным кругом плыли перед глазами.
"Проклятая..." - подумал он грубым уличным словом.
Еще издали был слышен резкий приподнятый голос Наумова и визгливый раздраженный голос Чижа. Они спорили, как всегда, и Михайлов, успокаиваясь, невольно подумал: "И как им не надоест!.."
И в то же время уже прислушивался к словам Наумова. Этот странный человек имел в себе что-то, что заставляло всех слушать, когда он говорил. Чувствовалось, что в его полубезумных речах нечто большее, чем простое мудрствование умничающего человека. В то время Михайлов еще не отдавал себе отчета, что в этих речах заставляет его душу сжиматься и углубляться в зловещем внимании. Но каждый раз, когда Наумов говорил, он слушал, не спуская глаз с этого дикого, с горящими ненормальными глазами, лица.
- Когда Виктор Гюго, - разобрал, подходя, Михайлов голос Чижа, - был на баррикадах, кто-то протянул ему ружье... у вас нет оружия, гражданин Гюго, - сказал он. На это Гюго ответил: гражданин Гюго умеет умирать за свободу, но не убивать!
- Глупый, непродуманный ответ, - резко, но равнодушно возразил Наумов.
- Может быть, - со злобной иронией ответил Чиж и пронзительно, явно нарочно, рассмеялся.
- Конечно, - продолжал Наумов, - я понимаю, бороться за свободу, хотя бы и до последней капли крови бороться, но умирать за свободу- это глупо.
- Ну, это случайность!
- Да, если случайность!.. Быть убитым за свободу -это не то, что умереть за нее. Масса людей шла на смерть из-за этой хваленой свободы, которая никакого счастья людям дать не могла и не дала еще ни разу с тех пор, как существуют революции и войны. Мне тяжко слышать эти глупости из уст таких больших людей, как Виктор Гюго, - сказал Наумов, - я понимаю это в устах толпы, стада овец, и когда такие слова произносит какой-нибудь студент, они звучат даже красиво... Идти со всеми, это хорошо для стада!.. Если одна овца прыгнет в море, и все стадо прыгнет за ней, это я понимаю; но если стадо прыгнет в воду, и вслед за ним еще и пастух прыгнет, это уже и некрасиво, и неостроумно, а даже просто глупо.
- На этом основании вы на баррикады не полезете? - язвительно заметил Чиж, дрожа от злости.
- Нет, отчего же!.. - равнодушно возразил Наумов. - Можно и на баррикаду взлезть, можно даже и выстрелить, только не надо думать, что этим выстрелом луну с небес собьешь!
- Вы изволите шутить все! - брезгливо заметил Чиж.
Наумов посмотрел на него в упор.
- Я никогда не шучу и не умею шутить. Я говорю то, что думаю, и всегда говорю одно и то же!
- Что? Что все- суета сует?
- Этого повторять не стоит. Это уже сказано, и в глубине души и вы сознаете эту истину, недаром же у вас такое нервное измученное лицо. Я говорю о том, что раз и навсегда надо понять, что ни революция, ни какие бы то ни было формы правления, ни капитализм, ни пролетариат, ничто не даст счастья человечеству, обреченному на вечные страдания. Что нам в вашем социальном строе, если смерть стоит у каждого за плечами, если мы уходим во тьму, если люди, дорогие нам, умирают, если все, что бы ни делали мы, носит в себе вечные задатки страдания и неудовлетворенности? Не будем говорить о смерти, в конце концов, можно смотреть ей прямо в глаза... Возьмем самую жизнь: вы можете свести к одному уровню состояние, вы не сведете на одну линию бесконечное разнообразие стремлений, характеров и случайностей... Эликсир бессмертия уничтожится камнем, размозжившим вам голову, равенство погибнет в муках недостижимых желаний... Если вы уравняете людей в богатстве, правах и удовольствиях, вы не сравните глупцов с мудрецами, красивы" с некрасивыми, больных с сильными... Кто не имеет любви, тот страдает о ней и мечтает, как о величайшем счастье, чтобы его полюбила и приласкала хоть одна женщина, кто имеет одну жену, тот погибнет в однообразии, кто будет иметь сотни женщин, тот начнет тосковать о единой страсти... Так и во всем, человек не удовлетворится ни единым положением, и самое бессмертие представляется ему невыносимо скучным... Сегодня бессмертен, завтра бессмертен... он будет молить о смерти!..
- Так что же делать, наконец? - с бешенством спросил Чиж.
- Лучше всего умереть, конечно... Все равно этим кончится. Так лучше скорее.
- Да вы согласны теперь с этим? - вдруг отозвался длинный Краузе, высоко подымая косые мефистофельские брови.
Наумов посмотрел на него.
- Да... Но это не важно. Надо рассеять в людях суеверие в жизни, надо заставить их понять, что они не имеют права тянуть эту бессмысленную комедию... Когда я вижу беременную женщину, мне хочется ее убить... Если плод ее выживет, и рост ее потомства пойдет естественным порядком, только представьте себе, какая ужасная река страдания вытечет из ее тела. Среди ее потомства будут миллионы калек, миллионы злодеев, убийц, самоубийц, миллионы будут убиты на войне, миллионы раздавлены поездами, миллионы сойдут с ума... Какое ужасное преступление против миллиардов будущих несчастных делает она, рожая... В муках родит она одного крошечного страдающего человека, в муках и сомнениях воспитает его, будет дрожать над каждым его дыханием, умрет сама в мучительной думе о его будущем и, донеся этот слабый огонек до своей могилы, оставит его в мире... для чего?.. Для того, чтобы несметное потомство прокляло бы ее память, вопия в муках нестерпимых: будь проклят день, когда мать моя зачала меня, будь прокляты груди, меня питавшие, и руки, меня носившие... лучше бы мне не родиться!..
- Ну, это уже от писания! - брезгливо заметил Чиж.
- Нет, это не от писания, - крикнул Наумов в величайшем волнении, - это правда жизни, которую вы, сами несчастные, каждый миг мечтающие о какой-то невероятной перемене в жизни, умирающие каждый день, зачем-то скрываете от людей, вдалбливаете в их глупые головы мечты о будущем человечестве... о золотом веке справедливости!.. Ее нет, справедливости!.. Нет и не будет, потому что вселенная выпустила нас не в наших интересах и ей нужны наши страдания!.. Когда-нибудь вы все поймете, что слова мои были истиной и рано или поздно сведете концы своей жизни, корчась в муках!..
Наумов замолчал и долго шевелил худыми пальцами на краю стола. Все молчали и как будто ждали чего-то. Чиж злобно обвел глазами присутствующих и визгливо засмеялся.
- Однако вы напугали всех!.. Черт возьми, точно нас всех завтра вешать собираются!.. Черт знает какое малодушие!.. Вы сами, господин хороший, совершаете ужасное преступление: если вам судьба дала ум и способности действовать словом на людей, вы должны были бы вести их вперед, дать надежду на лучшее будущее, укрепить в борьбе, когда они падут духом... а вы... черт возьми, точно клуб самоубийц собираетесь основать!.. Я не могу этого слышать... Черт знает что такое!
Наступило долгое молчание. Слышно стало, как ветер шумит в саду. Какая-то неясная тревога овладела всеми. Каждый прислушивался к голосам своей души и слышал там тот же мрачный дикий голос. Тускло и темно представлялась жизнь. Угрюмо и тяжко тосковал доктор Арнольди, холодно скучал длинный корнет, без веры в какую-нибудь, хотя сколько-нибудь привязывающую к жизни мечту, раздраженно спрашивал себя о чем-то Чиж и не мог найти ответа, со странным страхом смотрел в ту пустоту, которая мало-помалу разверзлась в душе его, Михайлов. Там, за стеной дома умирала бледная печальная женщина и где-то пряталась раздавленная жизнью Нелли. Только Евгения Самойловна смотрела на Наумова с недоумением, и в ее блестящих черных глазах сверкала недумающая, стихийная, еще не столкнувшаяся со своим ужасом жизнь.
- Клуб самоубийц! - пробормотал Чиж. Евгения Самойловна встряхнулась, как бы очнувшись от тяжелого сна.
- А где же Арбузов? - спросила она.
Доктор Арнольди и корнет Краузе переглянулись.
- Что такое? - заметив их выражение, спросила Евгения Самойловна. - Какая-то тайна?.. Длинный Краузе помолчал.
- Теперь это не тайна, - важно шевельнув бровями, сказал он. - И не может быть тайной, раз суд офицеров разобрал это дело.
- Значит, дуэль состоится? - с жутким любопытством спросила Евгения Самойловна.
- Да, - ответил Краузе и встал, прямой, как палка.
Евгения Самойловна смотрела ему в лицо широко открытыми жадными глазами.
- А ведь это может очень печально кончиться! - заметил Чиж с таким брезгливым негодованием, точно ему была противна и самая дуэль, и дуэлянты.
- О, да! - согласился корнет Краузе важно. - Конечно! Августов - лучший стрелок в полку, Арбузов же вряд ли когда держал пистолет в руках. Он его убьет... Да, он его убьет. Притом, это холодный и жестокий человек.
Корнет Краузе помолчал, словно обдумывая, хватит ли у адъютанта Августова жестокости убить Арбузова. Все смотрели на него с ожиданием, и тихо было так, точно следили за ходом его мысли.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Скачать полный текст (898 Кб)
Перейти на страницу автора
|
|