Ни на Юнгфрау, ни на Финстерааргорне ещё не бывало человеческой ноги. Вершины Альп... Целая цепь крутых уступов... Самая сердцевина гор. Над горами бледно-зелёное, светлое, немое небо. Сильный, жёсткий мороз; твёрдый, искристый снег; из-под снегу торчат суровые глыбы обледенелых, обветренных скал. Две громады, два великана вздымаются по обеим сторонам небосклона: Юнгфрау и Финстерааргорн. И говорит Юнгфрау соседу: - Что скажешь нового? Тебе видней. Что там внизу? Проходят несколько тысяч лет - одна минута. И грохочет в ответ Финстерааргорн: - Сплошные облака застилают землю.… Погоди! Проходят ещё тысячелетия - одна минута. - Ну, а теперь? - спрашивает Юнгфрау. - Теперь вижу; там внизу всё то же: пёстро, мелко. Воды синеют; чернеют леса; сереют груды скученных камней. Около них всё ещё копошатся козявки, знаешь, те двуножки, что ещё ни разу не смогли осквернить ни тебя, ни меня. - Люди? - Да; люди. Проходят тысячи лет - одна минута. - Ну, а теперь? - спрашивает Юнгфрау. - Как будто меньше видать козявок, - гремит Финстерааргорн. - Яснее стало внизу; сузились воды; поредели леса. Прошли ещё тысячи лет - одна минута. - Что ты видишь? - говорит Юнгфрау. - Около нас, вблизи, словно прочистилось, - отвечает Финстерааргорн, - ну, а там, вдали, по долинам есть ещё пятна и шевелится что-то. - А теперь? - спрашивает Юнгфрау, спустя другие тысячи лет - одну минуту. - Теперь хорошо, - отвечает Финстерааргорн, - опрятно стало везде, бело совсем, куда ни глянь.… Везде наш снег, ровный снег и лёд. Застыло всё. Хорошо теперь, спокойно. - Хорошо, - промолвила Юнгфрау. - Однако довольно мы с тобой поболтали, старик. Пора вздремнуть. - Пора. Спят громадные горы; спит зелёное светлое небо над навсегда замолкшей землёй. Февраль, 1878